Лес (ЛП) - Бобульски Челси

Я заставляю себя прекратить сухую рвоту, стереть образ парня без кожи из своего сознания, дышать. Я вытираю рукавом рот и, спотыкаясь, направляюсь к заднему крыльцу. У меня кружится голова — мне следовало сделать растяжку, — и когда я поворачиваю ручку и прислоняюсь к двери, я практически проваливаюсь сквозь неё.

Генри и Мер сидят за кухонным островком.

Вместе с моей мамой.

— Юная леди, — говорит она, её голос скользкий от яда и разочарования. — Тебе нужно многое объяснить.

ГЛАВА XXX

Мама велит Мер подождать на кухне и тащит нас с Генри в кабинет, закрывая за собой дверь.

— Объяснись, — шепчет она, раздувая ноздри.

Я смотрю на Генри.

Он смотрит на меня.

— Твоя мама нашла меня сегодня утром, — объясняет он. — Я должен был сказать ей, откуда я родом. У меня не было другого выбора.

Я так и думала. Я делаю глубокий вдох, но прежде, чем я успеваю что-либо сказать, мама начинает расхаживать по комнате.

— Что заставило тебя сделать это? — спрашивает она. — Я имею в виду, кто в здравом уме пошёл бы на нечто подобное? А потом скрывать это от меня!

— Мама, пожалуйста, — говорю я, — постарайся успокоиться.

Она поворачивается ко мне.

— Не смей говорить мне, чтобы я успокоилась. Прошлой ночью в твоей комнате спал мальчик.

— Это было не так…

— Что именно?

Я тяжело выдыхаю.

— Можно подумать, что мы делали то, чего не должны были делать.

— Ну, и что, по-твоему, я должна думать, когда ты скрываешь это от меня, Винтер?

Я знаю, что здесь я не права, что я должна только извиняться, но мой гнев рвётся, как провод под напряжением.

— Что? Ты мне не доверяешь?

— Даже не заставляй меня начинать с доверия, — говорит она. — Когда мать обнаруживает мальчика в комнате своей дочери, пройдёт много времени, прежде чем она сможет даже подумать о том, чтобы снова доверять ей.

— Мне действительно жаль, что я держала это в секрете от тебя, но я должна была.

Её бровь выгибается.

— О, правда?

— Да, — говорю я. — Правда. Что мы делаем… Это опасно, и я не хотела подвергать тебя риску.

— О, ну, это просто заставляет меня чувствовать себя намного лучше.

— Я обещаю, что расскажу тебе всё, — говорю я, бросая взгляд на дверь. — Но это связано с сама-знаешь-с-чем, и мне неудобно говорить об этом, пока Мер всё ещё здесь.

— К чёрту всё это и к чёрту это место, — говорит мама, указывая на окно и деревья, которые наблюдают за нами через них. — Меня тошнит от того, что это управляет нашей жизнью!

— Ну, у нас нет особого выбора, не так ли?

Мама свирепо смотрит на меня.

Я свирепо смотрю в ответ.

Она трёт виски пальцами.

— Хорошо, вот что мы сделаем. Я отвезу Мередит домой. Когда я вернусь, тебе лучше быть готовой рассказать мне всю историю, и с чуть меньшим настроем. Поняла?

— Да, мэм, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Мама бросает на Генри ещё один взгляд, взгляд, который говорит: «Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы посмотреть на мою дочь не так, как надо, я вырежу тебе глаза», прежде чем шагнуть в дверь.

— Я думаю, что всё прошло довольно хорошо, не так ли? — спрашивает Генри.

Я вздыхаю.

* * *

Я завариваю кофе в кофейнике. Генри готовит его со сливками и сахаром. Себе я наливаю чёрный.

Мы сидим за кухонным островом, и я рассказываю ему о тенях, парне без кожи, участке леса, который когда-то пах свежей травой и солнцем, а теперь разит трупом. Генри слушает, костяшки его пальцев белеют на ручке керамической кружки.

— Делает ли совет что-нибудь, чтобы остановить это? — спрашивает он.

— Джо говорит, что прошлой ночью он был в штаб-квартире, и что он собирается узнать, что ещё он сможет выяснить, но он не скажет мне, если кто-то, кроме него, расследует это.

Потому что он не хочет, чтобы я слишком вмешивалась? Или потому, что это неправда?

— Что теперь?

Выдыхая, я провожу руками по волосам и качаю головой.

— Мы придерживаемся плана. Ищем всё, что связано с Варо или проклятием дракона. Если никто из совета не скажет нам чего ожидать, нам просто придётся разобраться в этом самим.

Джо сказал, что Варо был изгнан почти пятьсот лет назад, поэтому мы начнём с текстов шестнадцатого века. Поиск информации о нём не займет много времени, но мы уже и так знаем эту историю. Уважаемый старейшина превратился во властолюбивого мятежника; пытался захватить власть в совете; в итоге был изгнан. Последователи так и не были обнаружены.

— Как ты думаешь, они знали, что он вернётся? — спрашиваю я. — Его последователи? Ты думаешь, они просто выжидали своего часа?

Генри покусывает нижнюю губу, листая дневник.

— Похоже на то. Их было больше, чем я ожидал.

Он поднимает на меня взгляд. Колеблется.

— Ты же понимаешь, что это означает, что никто в совете не может быть вне подозрений.

Я наклоняю голову, не совсем понимая, к чему он клонит.

— Понимаю.

— Даже не… — он делает глубокий вдох. — Даже люди, которым ты доверяешь.

Я прищуриваю глаза.

— На что ты намекаешь?

Конечно, я уже знаю, но я хочу услышать, как он это скажет.

— Винтер, — он произносит моё имя совсем не так, как прошлой ночью.

Рядом с огнём это было благословение.

Теперь это признание, произнесенное шепотом в тёмном ящике, полное страха, вины и лёгкой наглости.

— Насколько хорошо ты знаешь Джо?

Это вопрос, который я задаю себе со вчерашнего вечера. Вопрос, который постоянно возникает, словно из ниоткуда, заставляя меня чувствовать себя в равной степени параноиком и виноватой.

Мой голос — это острое, зазубренное лезвие, предназначенное причинить мне такую же боль, как и ему.

— Я бы на твоём месте была очень осторожна, Брайтоншир, — говорю я. — Ты здесь только потому, что я решила довериться тебе.

— Винтер…

— Я знаю Джо всю свою жизнь. А тебя я знаю всего три дня. Если я не могу доверять ему, то, само собой, я не могу доверять тебе.

Это правильные слова, но я ненавижу, как неуверенно они звучат для моих собственных ушей. Как будто я пытаюсь убедить в этом не только Генри, но и себя.

Он поднимает руки в знак капитуляции.

— Мне жаль, — говорит он. — Честно, но ты должна понимать, что единственный шанс, который у нас есть, чтобы выяснить, что случилось с нашими родителями, это если мы будем держать всех, каждого человека в совете, под одинаковым подозрением.

— Каждого? Включая твоих родителей?

Его взгляд темнеет.

— Осторожнее, мадам.

— О, так ты можешь сомневаться в моей семье, но я не могу сомневаться в твоей?

Я встаю и направляюсь к двери, но Генри внезапно сжимает рукой моё запястье, останавливая меня.

— Ты права, — говорит он неохотно. — Пожалуйста, прости меня.

Я смотрю на него, и он смотрит в ответ. Никто из нас не вздрагивает, не моргает и не отводит взгляда.

— Нет, — говорю я, у меня перехватывает дыхание в пересохшем горле. — Ты прав. Никто не может быть вне подозрений.

Он ничего не говорит. Просто продолжает держать меня за запястье.

Мама захлопывает за собой входную дверь, затем входит в кабинет, сумочка яростно болтается у неё на боку.

— Хорошо, — говорит она. — Рассказывай мне всё.

ГЛАВА XXXI

Мы сидим в кабинете, мы с Генри на диване, а мама в старом папином кресле для чтения. Мне кажется правильным обсудить это здесь, где состоялось так много важных дискуссий. Первый раз, когда я узнала о лесе; первый раз, когда мы с мамой обсуждали, стоит ли нам устроить небольшую семейную панихиду по папе; первый раз, когда мама умоляла меня собрать чемодан и скрыться с ней, что привело к тому, что мама впервые попыталась убедить меня записаться на домашнее обучение, чтобы мне не приходилось так много работать, чтобы всё сбалансировать. Она боялась, что давление для меня будет слишком сильным, что я либо впаду в ту же депрессию, которая охватила папу, либо однажды потеряю концентрацию в лесу и рано загоню себя в могилу.