ВИЧ-положительная - Гарретт Кэмрин

— Хорошо, — бормочет Дейв, едва меня касаясь. — Как школа?

— Ничего так. Как универ?

— Мне нравится. — Он поглядывает на отца. — Много интеллектуалов.

Это не только мой отец, это наш отец, что всегда сбивает меня с толку. Бо́льшую часть времени мне не нужно его ни с кем делить, кроме нескольких раз в году — на летних каникулах и по праздникам.

— Вы двое прекращайте болтать и идите накрывать на стол, — кричит дедушка уже из столовой. — Я в Калифорнию не для того притащился, чтобы взять и пропустить праздничный ужин с внуками.

— А как же мой мюзикл, дедуля? — Я чмокаю его в щеку, пока расставляю тарелки. — Даже если ты не увидишь мост «Золотые ворота» и все остальное, ты просто обязан сходить на мою постановку. Ты не пожалеешь.

— Обожаю эту скромность, — замечает тетя Камила, усаживаясь за стол. — Твоя лучшая черта.

— Не зави-и-и-идуй!

Дейв бессмысленно озирается по сторонам. Я не сразу вспоминаю, что он не знает, где что находится. Я оставляю тарелки на столе и жестом прошу его их разложить. Лучше сама схожу на кухню за приборами, а то еще потеряется.

На кухне бабуля тараторит с отцом по-испански, тыкая пальцем в его тамале. Папа выставляет на стол все остальное: индейку с начинкой из чоризо, запеченный батат, тушеную капусту, макароны с сыром, рис и бобы. На решетках остывают пироги с пеканом и яблоками. Я наблюдаю, как папа открывает холодильник и достает накрытую фольгой форму. Мой любимый флан! Отец его готовит только по особым случаям. У меня текут слюнки.

— Отцовский-то флан, поди, с моим не сравнится, а, ми амор? — Бабуля притягивает меня к себе. Я вжимаюсь в ее теплые объятия, как будто мне снова пять лет. — Но мы его все равно любим, так ведь?

— Вот спасибо. — Отец закатывает глаза. — Умеешь поддержать.

— Мы скоро, — говорит папа, снимая прихватки. — Еще минуточку.

Перевожу: пожалуйста, идите отсюда. Похоже, бабуля все поняла — она тянет меня обратно в столовую.

— Ты вилки с ножами взяла? — спрашивает Дейв, стоя у стола. Все остальные уже сидят.

Я смотрю на свои пустые руки, неловко пожимаю плечами и снова иду на кухню. В коридоре слышны громкие голоса. Я замедляю шаги. Само собой, мои родители ссорятся, как и все нормальные люди, только обычно они делают это тихо. Но не сегодня. Сейчас они ругаются, ругаются громко и даже не подшучивают друг над другом. Что случилось?

— Это как бы не новость. — Я слышу голос папы. Что-то бренчит и звякает. — Хавьер, ты еще до свадьбы знал, что они не поймут и не примут. Ничего не изменится только из-за того, что наша дочь подросла.

— Я просто надеялся, — резко говорит отец. Давно я не слышала у него такого тона. — Не думал, что ты перестанешь пытаться выйти с ними на связь. Ты же знаешь, как важна семья. У Симоны есть мои родственники, но я не хочу, чтобы она видела только не похожих на себя людей.

— Она и не видит, ты же знаешь, — возражает папа. — У нее есть я, подруги, тот парень. Мы же не в глухомани ее растим. К тому же я не хочу, чтобы ее общение с чернокожими сводилось к моей семье. С них не нужно брать пример.

Я догадываюсь, о чем они говорят. Со стороны папы у меня есть дядя Омар и бабушка с дедушкой, но их я не видела с раннего детства. Помню только, как сидела в углу, пока другие дети бегали босиком по свежей траве. Когда они сжалились и позвали меня играть, взрослые их тут же от меня увели.

Вот по этому я не скучаю, но мне бы хотелось, чтобы папа общался со своей семьей, как отец. Да у отца, блин, здесь даже сын от первого брака. Каким-то образом он сохранил все связи, а вот папа взял и сжег мосты.

— Тук-тук, — говорю я, просовывая в дверь голову. — А не пора ли нам за стол?

— Сейчас. — Отец бледнеет и поворачивается к папе. — Пол, пора нести угощение.

Папа молча разворачивается к индейке.

***

Родители всегда немного странно ведут себя при Дейве, что, конечно, понятно, но мне все равно неловко. Мы передаем блюда и начинаем ужин в полной тишине. Бабуля, которая в принципе не может молчать, пускается что-то рассказывать.

— Молодежь нынче пошла, только и делают, что стоят под окнами да шумят, — говорит она, качая головой. — Я тут недавно видела мальчишек с вертушками, на самокатах катались.

— Бабуля, с чем?

Я не могу с ней говорить по-испански, но понять ее английский почти так же непросто.

— Ну, ты знаешь. Такие камеры, которые все время вертятся. — Она машет рукой в мою сторону. — Все без шлемов. Я так и думала, что кто-нибудь разобьется насмерть перед домом, а мне потом их мозги соскребать.

— Приятного аппетита, — бурчит себе под нос Дейв.

Дедушка морщится, как будто он его услышал, но я не уверена. Он пытается нас убедить, что слух у него уже не тот, но мне кажется, что он по-прежнему все прекрасно слышит. Он замечает мой взгляд и подмигивает.

Молчание успешно нарушено, и мы все начинаем разговаривать. Дедуля шутит, папа смеется, а отец смотрит на него с необычайной нежностью. Мой живот немного расслабляется.

— Если у тебя есть парень, купи ему цветы, — шепчет мне на ухо Дейв. У меня изо рта торчит индюшачья ножка. Я поднимаю глаза, но никто не обращает на него внимания.

— Я вам говорю, в Лондоне хуже, чем здесь, — убеждает тетя Камила, а дедушка в ответ качает головой. — Там такой смог, со здешним туманом не сравнить, и никогда нет солнца. Вы бы видели, какую квартиру для меня сняли. Без слез не взглянешь.

— Не будь снобом, Камил, — поддразнивает отец. — Не все могут так запросто кататься по миру.

Я искоса смотрю на Дейва.

— А кто сказал, что у меня есть парень?

— Отец болтал по дороге из аэропорта. — Он закатывает глаза, будто я — идиотка. — Я все слышу. В общем, некоторым парням нравятся цветы. А если ему не нравятся, то купи, просто чтобы от него избавиться.

Я фыркаю, и бабушка поворачивается ко мне.

— А что случилось с косичками, ми амор? — спрашивает она, запуская руку в мои кудряшки. Я чувствую, как ее пальцы путаются в волосах, хоть она и не подает виду. — Тебе с ними было так хорошо.

— Бабуля… — начинает Дейв. Что мне в нем нравится, так это то, что иногда он понимает меня без слов.

— Оставь Симону в покое, — говорит дедушка, цокая языком. — И не надо за столом трогать ее волосы.

Поймите меня правильно: я люблю бабушку с дедушкой. Но есть вещи, которые они не могут понять. Бабуля, например, слишком озабочена моими волосами, а дедуле не по себе от того, что у меня ВИЧ. Он до сих пор мешкает, прежде чем меня поцеловать. Наверняка он думает, что я не замечаю, но не заметить это сложно. Он берет мою голову обеими руками и смотрит, как будто не знает, целовать или нет.

Раздается звонок в дверь. Отец поворачивается ко мне и выжидающе смотрит.

— Что? — Я озираюсь по сторонам. — Все уже здесь.

— Майлз же собирался зайти на десерт, — медленно произносит папа. — Ты что, не помнишь?

Черт. Я так увлеклась жалостью к себе, что напрочь об этом забыла. Вообще, это была папина идея, но Майлз ее с радостью подхватил. Я не против с ним увидеться. Вот только встреча с ним сегодня кажется плохим знаком. Я со вздохом встаю из-за стола.

— У Симоны есть молодой человек? — доносится сзади голос бабули. — Да она же еще ребенок.

Я закатываю глаза и распахиваю дверь.

— Привет. — На пороге стоит Майлз. На нем белая рубашка, в руках — букет цветов. — Я не слишком рано?

Он заглядывает в дом широченными глазами. По-моему, я еще не видела его таким взволнованным.

— В самый раз. — Я оборачиваюсь. Наверняка все родственники сейчас сюда смотрят, выжидая, когда я подвинусь, чтобы разглядеть его получше. Я шагаю за порог и закрываю за собой дверь, оставив лишь маленькую щелку. Майлз замирает, и я наклоняюсь вперед. — Все просто чудесно. Не переживай.