…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… - Ян Томаш Гросс

Люди не обязаны соглашаться друг с другом, и я действительно ношу очки. Но не еврейские, а обычные. Такая фразочка в устах Адама — была, в сущности, санкцией, разрешением для всех остальных лупить меня чем попало. Раз уж друзья из «Выборчей» так поступают…

Представитель МИД Марцин Войцеховский написал тогда в Твиттере: «Текст некорректен исторически, вреден и оскорбителен для Польши».

Я помню один момент: я ехал из Варшавы на поезде в Берлин, где тогда жил — пока еще временно, пользуясь академическим отпуском, полученным в Принстоне, — и впервые ощутил облегчение оттого, что уезжаю из Польши, показалось, будто я возвращаюсь домой. И я подумал: «Не иначе как я действительно спятил. Еду из Варшавы в Берлин и чувствую, что возвращаюсь домой?» Должно быть, дела совсем плохи.

Ты говоришь о возвращении в Берлин после дискуссии, организованной в Варшаве журналом «Политическая критика»?

Славек Сераковский[237] оказался единственным человеком, который повел себя иначе. Я его очень люблю и уважаю, но нас не связывает никакая пятидесятилетняя дружба. А между тем именно он произнес такие слова: «Слушай, тебя тут со всех сторон грязью поливают. Страницы журнала — в твоем распоряжении. Хочешь написать — напиши. Хочешь высказаться — выскажись». И организовал дискуссию, но прежде всего — опубликовал сам текст. Благодаря этому статья «Eastern Eurupe’s Crisis of Shame» вышла по-польски под названием «Восточноевропейский кризис стыда».

В Польше наделала шуму одна фраза из этого текста. Твое утверждение, будто поляки убили во время войны больше евреев, чем немцев.

А что — разве не убили? Нет?

Во время войны в оккупированной Польше погибло примерно 2000 немцев. Прибавь к этому 17 000 немцев, убитых во время сентябрьской кампании в боях с польской армией. Округлив, получаем 20 000. Во время оккупации поляки убили или обрекли на смерть — согласно самым осторожным подсчетам — 200 000 польских евреев. Не требуется высшее математическое образование, чтобы сопоставить эти два числа.

Но давай по порядку. Этот текст был написан в кульминационный момент кризиса, связанного с проблемой беженцев. Я считал, что страны Восточной Европы, включая Польшу, провалили экзамен на солидарность и предали память о собственной судьбе. Польша столетиями была страной эмигрантов, бежавших с родины от преследований или нищеты. Достаточно немного пожить в Америке или хотя бы в Лондоне, чтобы в этом убедиться.

Я написал о странах Восточной Европы, что «они проявили нетерпимость, отсутствие либерализма, ксенофобию, забыли о духе солидарности, который принес им свободу четверть века назад. <…> Корни позиции Восточной Европы, которая теперь показывает свое отвратительное обличье, уходят непосредственно во Вторую мировую войну и первые годы после нее».

Думаю, что последующие события в Польше подтверждают этот мой диагноз. За год вследствие ксенофобской пропаганды «Права и Справедливости» число поляков, протестующих против того, чтобы допустить в страну каких бы то ни было беженцев, увеличилось с 25 до 75 процентов. С каких это пор у поляков имеется четкое мнение относительно сирийцев? Кого в Польше волнует ислам? «Право и Справедливость» погружает нас в болото антисемитизма, пугая беженцами, разносящими заразу, и активизируя таким образом накопленные в польском обществе запасы расовой ненависти. Когда министр Патрик Яки решил подвергнуть ревизии историю Холокоста при помощи поправки к Закону об Институте национальной памяти, в Америке и в Израиле раздались голоса протеста, а в польских социальных сетях и на телевидении моментально разгорелся антисемитский скандал.

Моя фраза, которая вызвала бурю возмущения, звучала следующим образом: «…поляки, которые по праву гордятся своим сопротивлением нацизму, на самом деле убили во время войны больше евреев, чем немцев». Просто такова правда, так случилось во время оккупации Польши.

В ответ Институт национальной памяти написал: «Точные цифры неизвестны. Мы не знаем, сколько евреев погибло от рук поляков, а сколько было выдано немцам. Трудно также оценить число немцев, убитых поляками на фронтах Второй мировой войны и на оккупированной территории. Однако наши знания в области истории подсказывают, что потери, которые немцы понесли от рук поляков, значительно превосходят число жертв преступлений по отношению к еврейским соотечественникам». Так как там обстоит дело с точки зрения математики?

Да уж, глубокий и умный ответ: если верить Институту национальной памяти, поляк, призывающий немецкого жандарма убить еврея, — не убийца?

Мое сравнение касается событий на территории оккупации, а не фронтов Второй мировой войны. Это в оккупированной Польше поляки убивали евреев и польское общество оказывало сопротивление нацистам. В таком контексте использовал это сравнение профессор Марцин Заремба[238] — и именно у него я позаимствовал эти расчеты — в рецензии на «Золотую жатву», написанной им много лет назад для «Газеты Выборчей». «Знания в области истории» сегодняшнего Института национальной памяти, если им руководит доктор Шарек, по мнению которого даже евреев в Едвабне убили немцы, — ничего не стоят.

Твои друзья сочли, что безответственность этого текста заключается также в том, что ты опубликовал его накануне парламентских выборов 2015 года, когда Качинький пугал поляков паразитами и простейшими в организмах беженцев. Они отсылали к одним и тем же эмоциям, хоть и увиденным с разных полюсов.

Я уже слышал подобные реплики. Когда готовилось польское издание «Страха», издательство — в связи с выборами — отложило публикацию. Мне очень льстит столь глубокая вера в силу моих сочинений, однако за националистско-ксенофобское мировоззрение польского электората я ответственности не несу. За это следует благодарить скорее священников, которые с амвона призывают голосовать за «Право и Справедливость».

Перед выборами, во время которых люди высказывались за Польшу — «польскую», закрытую для «чужих», или же европейскую и открытую, — это был рискованный шаг.

Думаю, что партия «Гражданская платформа»[239], которая тогда находилась у власти, больше бы выиграла, открыто приняв сторону традиции толерантности и свободы (традиции в том числе, насколько мне известно, польской), а следовательно, предоставления убежища людям, которые в нем нуждаются. Если не хватало мужества говорить своими словами, можно было сослаться на папу римского Франциска.

Но папа Франциск — это тебе не польский папа.

Не представляю себе, чтобы Иоанн Павел II мог сказать по этому поводу что-либо иное.

После дискуссии в «Политической критике» вы со Смоляром и Сераковским пошли ужинать.

Это был милый вечер. Мы обсуждали детей, внуков, политику, но не причину этой встречи. Не то, что я хотел не оскорбить народ, а заставить его осознать: чудовищный фрагмент польской истории — ее неотъемлемая часть, и убежать от нее нельзя. Просто некуда.

Польская история — это же «камни