Чертухинский балакирь - Сергей Клычков

Вверху, немного повыше облака - бог, а в селе под облаком - поп, колдун да староста.

Всего и делов в старину! Это теперь заблудишься в начальстве, хуже чем в темном лесу.

Бывало, мужик без колдуна да попа ни одного мало-мальски важного дела не начинал.

Мужик так рассуждал: попа не уважишь, так за это на том свете зачтется, а есть он на самом-то деле, тот свет, - кто его знает?

А колдуна коли обойдешь, так он тебя до самой смерти будет мурыжить, присадит каменный волдырь на причинное место, и будешь ходить раскорякой, пока ему корову на двор не сведешь.

Слава богу, теперь у нас доктора, колдуны вывелись, последний колдун в нашем Чертухине Тихон Усачев перед войной схоронился.

Не успел он передать своего искусства, а передается оно на венике после бани или на собачьем хвосте.

*****

Немалая задача была у Акима и Мавры, кого позвать к Петру Кирилычу на свадьбу: Ульяну - наговорную бабу или Филимона из Гусенок.

Филимон не нынче завтра ноги протянет - за девятый десяток, а Ульяна еще в силе, ярует еще, как молодая, и живет под боком в своем селе, Чертухине, каждый день мимо окна по воду ходит…

К тому же Филимона позвать, веселья от него никакого не дождешься, а Ульяна хоть и вредная баба, но зато песенница большая, плясать горазда и на язык краснобайка…

Думали, думали, решили: Ульяну!..

- Поп Миколай сам придует, и зазывать нечего. Никиту Родионыча только надо упредить.

- Остальные придут - милости просим, а не придут, так нам больше останется! - сказал Аким в заключение этой беседы и по привычке почесался довольно в боках.

Называлась такая свадьба: по колоколу.

*****

Отец Миколай был попишка с виду совсем немудрящий… Ризы ему всегда перешивали. Какую коротель ни привези, все равно будет волочиться сзади хвостом. Но при малом таком росте провористый был попик, смешливый, с красными щечками всегда, и хоть годов было тоже немало, а с бабами любил пошутить. Нередко матушка заставала его то на гумнах, то в подполице с казачихой: выбирал всегда отец Миколай на лето казачиху помоложе да какая погрудастее. Говорили, что отца Миколая попадья даже бивала не раз -женщина была видная, - но от баловства этого не отучила.

Служить отец Миколай долго страсть не любил, не любил мужиков затруднять молитвой, в Пасху и то, бывало, еще рассвет не ударит, а у него уж давно все разговелись…

А как по домам в престол пойдет обходить по приходу, так еще хорошенько на крыльцо не ступит, а уж за кадило и в нараспев… Полопочет-полопочет перед иконой, вертясь головкой по избе, никто ничего хорошенько и не разберет из этого лопотанья, к тому же дьякон при нем на голос тоже ленив, а дьячок только так, больше для прилику. Да, пожалуй, и понимать-то рядовому мужику тут особенно нечего, так лучше: сунешь двугривенный батюшке в рукава - и дело с концом. Дьякону - гривенник… дьячку - семитка! Да еще как довольны-то были…

Так от дома к дому живо все село обегает, глядишь, к вечеру телега разным доброхотным подаянием набита стогом, и христосовальники сзади идут, в плетенках яйца несут попадье.

Однако мужики все же любили отца Миколая: простой, встретит, всегда что-нибудь пошутит! Да и то надо сказать, небось надоест каждый день: бог да бог!

*****

Обкрутил отец Миколай Петра Кирилыча наскори. Не успели опомниться Петр Кирилыч с Машей, как уж отец Миколай схоронил их головы под передничком и промусолил что-то над затылками, не дал и венца-то Максяхе подержать как следует над головой Петра Кирилыча, клирос рявкнул так, что вся церква словно кверху поднялась. Немудрая в то время была церковенка, стояла также на отшибе, деревянная, главный колокол весил всего сорок пудов, зато маленьких колокольчиков встречать попа было на колокольне как на лошадином ошейнике, и подчас не поймешь, что это - Лукич, тогдашний звонарь, большой мастак своего дела, ударил к вечерне, стоя с загнутой головой в веревках от колокольных язычков, как в паутине, или Петр Еремеич выехал со двора на праздничной тройке застоялых коней.

Родня вся полезла целоваться, редко кто не был уже на полном ходу, Максяха стоял с оскаленной рожей и словно боялся уронить из рук золоченый венец, тянул его дьячок к алтарю… и совсем рядом теперь Спиридон: распушились у него волчьи хвосты и глаза так и мечут по церкви недобрые огни.

- Страмота-то, сынок, какая… Ты Машку-то седни не трошь… я вас завтра провенчу по-настоящему!.. И к жизни путь преподам!

Петр Кирилыч кивнул Спиридону, а Маша опустила глаза и еще больше сдурнела. Не шел к ней подвенечный убор. Поглядел Петр Кирилыч на Машу, инда сердце у него заныло.

Народ повалил на выход, и к самой церкви подкатил на тройке с лентами в гривах коней Петр Еремеич.

"Эх, у Спиридона не то… - подумал Петр Кирилыч, в последний раз оглянувшись по церкви, - тут и святые-то смотрят, словно в тебе что подозревают…"

Звонарь ударил сразу во все колокола, в большие и маленькие, с колокольни сорвались голуби и сизым облаком закружились над Чертухиным.

*****

Народу набилось к Петру Кирилычу на свадьбу - все Чертухино!..

Кто посмелее - за стол попал, а кто только к окнам добрался да через плечи голову успел высунуть в сенях. Родни не ахти было сколько, да и свадьба выдалась на Марфу-Навозницу[19], а в эту пору мужики спешат, все дороги, как рогожкой, покрыты дворовым настилом, опавшим на колеях с перегруженных телег.

Уселся отец Миколай, благословивши трапезу, дьякон рядом, дьячок поодаль, жениха посадили посередке стола с невестой, Аким вроде как за отца об руку с Петром Кирилычем, а Спиридон - с Машей.

Чинно все так пошло, хотя разговору пока не завертывалось, всем как-то было вначале не по себе, может, и оттого, что попа стеснялись, да и не выпили еще как следует. К тому же Петр Кирилыч сидел за столом больно хорош, так на картинку его и сымай, и больно Маша рядом с ним казалась дурна и убога. А этого и в деревне не любят, хотя редко обращают вниманье.

Петр же Кирилыч словно не замечал Машиной убогости и невзрачности -взглянет на нее бочком и улыбнется, а Маша покраснеет, только не во всю щеку, как девки краснеют, а пятнышками, словно кто ее всю исщипит.

- Дурачок-то наш?.. А?.. - шепчутся девки, разинувши на Петра Кирилыча рот.

Сбились они в кучу возле дверей и посреди чертухинских баб были похожи на правский мак в гущине огородного репейника: стоят, сложивши ручки, как на духу, ожидая своей очереди, когда кто из свадбишных гостей потороватее разойдется да выкатит за песню из кошеля на ладошку рублевку…

- Ну и парочка: баран да ярочка! - цедит Дунька Дурнуха.

Но пока на девок никто и не смотрит, жениха с невестой еще не отславили. Мавра Силантьевна с ног совсем сбилась, рассаживая гостей по местам и расставляя глиняные блюда и чашки. Бычка-годовичка Аким зарезал на свадьбу, и Мавра запарила его с луком, из ног и головы сделала студень, а кишки и брюховину зажарила на сале вместе с картошкой: у свадьбы брюхо велико, все к концу подберут!.. Каждого надо пригласить, попросить да отпотчевать. Бабы и мужики, пока не глотнут чистой водички, любят ото всего отказаться, бабы -губы бантиком, мужики так только ладонь вытянут: дескать, вот как сыт из дома; потом сами требовать будут, только подставляй!.. Любит мужик поманежиться!

Подошла Мавра к Ульяне и что-то шепнула ей на ушко. Ульяна встала и - к Мавре за печку. Скоро она вышла оттуда с большим подносом в руках, на подносе деревянная птица, которых хорошо вырезал Аким из обрубков на праздниках, отдыхая после работы, меж крыл у птицы полощется на ходу пиво белой пеной: колдунья, по обычаю, должна была первая поздравить жениха с невестой. Все так и вытянулись на Ульяну, но на этот раз она выкинула совсем неподобное, поставила она на стол поднос с птицей совсем против Спиридон Емельяныча и развела перед собой народ. Так все и шарахнулись в сторону, сжимая друг друга, чтобы очистить Ульяне место возле стола.

Оправила Ульяна на себе сарафан, подол взяла двумя пальчиками в обе руки, оглядела всех очень хитро, щелкнула язычком, притопнула каблучком и словно сбросилась с места:

Поп

В лоб

С крестом!..

В топ

Черт с хвостом!

Чики-чок каблучок!..

В бочок

Кулачок!

Чики-чики-чики-чок!..

Отец Миколай сначала было улыбнулся по несмышленой своей доброте, дьякон лениво зевнул, поглядевши в упор на Ульяну, дьячок Порфирий Прокофьич крякнул в рукав и заморгал неживыми слезящимися глазами. Ульяна огрела их всех за столом мимолетным кивком, брызнула звонким прищелком, отец Миколай встретился с ней глазами и посолодел, придвинул он к себе миску и ковырнул вилкой большой кусок бычьей ляжки.

- Дьякон, ешь! - шепнул он дьякону в ленивый зевок.

- Выпить бы, отец, поначалу надо!..

- Трогать ни-ни: сан ты али нет?..