Загадка Скалистого плато - Юрий Ясько

— Ну-с, — проговорил Дмитрий Лукич, — исследуем эту штуку, — он покрутил в руках портсигар, — знатная вещь. Портсигары модны были до войны. Владелец такого, — Вермишев, положив портсигар на раскрытую ладонь, залюбовался им, — внушал особое уважение. Это как сейчас среди молодежи: ходишь в джинсах, таскаешь с собой транзистор фирмы «Сони» или еще там какой — поклонение среди сверстников обеспечено. Для каждого конкретного времени — свои ценности.

— Золото — всегда ценность.

— Но монограмма — латинскими буквами.

— Ну и что? Рига.

Дмитрий Лукич включил радио. Звучало «Болеро» Равеля. Вермишев поморщился, нажал кнопку…

— Одна и та же мелодия — на четверть часа, хоть и красивая, но утомляет. Мы кое-что без тебя тоже сделали… Исправили твою оплошность.

—?

— Не делай удивленных глаз, Борис Семенович. В нашей работе надо все проверять и перепроверять, если даже до тебя ту или иную операцию провел, работник органов. Мы еще раз осмотрели промоину, в которой были вещи Луцаса и вот что нашли! — Дмитрий Лукич победоносно улыбнулся и положил перед Борисом жестяной коробок, — в таких обычно продается зубной порошок, — видимо, тот, кто прятал вещи, решил, что в этой коробочке — средство для чистки зубов. Ан нет! — Вермишев раскрыл коробок. В нем лежал сувенирный томик стихов Тараса Шевченко форматом чуть больше спичечной коробки. Дмитрий Лукич полистал его толстыми пальцами. — Все страницы томика девственно чисты, за исключением шестнадцатой, шестьдесят четвертой и сто двадцать восьмой. Обратил внимание? Все цифры — кратны шестнадцати, раздели, что получается? Один, четыре, восемь. Простейший шифр. Но — к чему? Это предстоит выяснить. Если есть шифр, — есть и область его приложения. Пойди к себе, подумай, Борис.

— Хорошо.

Говорят: работа — второй дом. И хотя Борис в своем кабинете бывал достаточно редко, — он любил эту комнату. Торцевая, она летом хранила прохладу, а зимой бодрила холодком. Ему нравился старый диван с уже лоснящимися спинками, кресло далеко не первой молодости, приземистый рабочий стол — рижский, полированный. Он в своем кабинете чувствовал себя спокойно, думалось здесь легко. Борис, по обыкновению, включил верхний свет.

Глава четвертая

Дроздова стеснялась пересчитывать деньги, «не отходя от кассы».

Она ушла в сторону от окошка, чтобы выяснить, какую сумму она получила: расписываясь в ведомости, Елена Владимировна не обратила внимания на цифру. По ее подсчетам, приблизительным, конечно, ей полагалось рублей на шестьдесят меньше.

Елена Владимировна вернулась к окошку и спросила у Василисы Лазаревны (ее за глаза называли в тресте Премудрой):

— Вы не ошиблись? Мне, по-моему, полагается меньше.

Василиса Премудрая показала ей ведомость:

— Вы получили столько, сколько надо. Вам еще премия выписана. Вам и Васину. Счастливо отдохнуть!

В трамвае ужасно жарко. Елена Владимировна сошла на остановке у парка культуры, решила пойти домой по набережной.

Она шла и ощущала чей-то пристальный взгляд. Этот взгляд преследовал ее и в трамвае.

Что бы это значило? Откуда такое беспокойство?

Жара собрала многих под тень деревьев, раскаленная набережная никого не привлекала в этот час.

— Гражданка! — услыхала она прерывающийся голос. — Остановитесь!

Елена Владимировна на ходу оглянулась: примерно в пяти метрах от нее семенил пожилой низкорослый мужчина в соломенной шляпе. Он смешно подпрыгивал, словно ежесекундно спотыкался.

Дроздова прибавила шаг. Она почти бежала.

— Товарищ Дроздова! Не бойтесь меня! Разве я похож на злодея! — голос мужчины звучал просяще.

Елена Владимировна свернула к газону, окаймлявшему справа асфальтовую дорожку набережной. Здесь, в тени плакучих ив, стояли скамейки, все они были заняты. Мужчина подошел к ней почти вплотную и, задыхаясь, проговорил:

— Мне необходимо вам кое-что сказать. Пойдемте к парапету, там и поговорим, да у воды и прохладнее.

— Мне не о чем с вами разговаривать, — Дроздова внимательно посмотрела в лицо мужчины. Испещрено морщинами, умные и цепкие глаза смотрят из-под нависших бровей. Кривой нос придавал лицу насмешливо-печальное выражение.

— Я по поводу передачи, которую вчера записывали на телестудии. Мне совершенно случайно удалось быть там на просмотре — я работаю в студии садовником. — Мужчина закашлял, прикрывая рот несвежим носовым платком. — Зовут меня Илас Бабаевич Ахмедов, женат, у меня пять сыновей и три внука. Так что всеми корнями врос в эту землю, хотя уроженец Казани. Вы имеете время выслушать меня?

— Вы что, по совместительству режиссером или редактором являетесь?

— Зачем смеяться? — Илас Бабаевич сморщился. — В жизни иногда случаются странные вещи… Как вчера. Не успел догнать вас, вы так быстро ушли после записи. Вчера же узнал, где вы работаете, сегодня с утра ждал у входа в трест, за вами в трамвай сел… Извините, что напугал.

— Что же вы хотите сказать? Свое мнение о передаче?

— Э-э-э, — протянул Ахмедов — для меня все передачи на одно лицо, кроме программы «Время». Но ваша всколыхнула меня. — Ахмедов потянул ее за руку. — Пойдемте отсюда: сказать хочу в спокойной обстановке. Приглашаю в кафе, что на набережной. Идет? Там не жарко: потолочные вентиляторы работают.

В кафе неожиданно повезло: оказался свободный столик. Ахмедов заказал две порции мороженого и бутылку минеральной воды.

— Слушайте внимательно и не перебивайте. — Илас Бабаевич знаком показал Дроздовой подвинуться к нему поближе. — Не знаю, был ли когда-то город на Скалистом плато — это дело археологов да историков. Знаю другое: Зубрицкий Алексей не погиб! — Ахмедов расширил глаза, вытянул вперед губы, словно пытался сразу втянуть в себя всю порцию мороженого из металлической чашечки. — Да, да, не погиб! Он пропал в маршруте. Обелиск просто в память ему поставлен. Многие забыли, что — в память.

— Я не сказала, что Зубрицкий погиб.

— Значит, мне показалось?

— Передача состоится завтра, вы сможете убедиться.

— Э-э-э, завтра я в Харьков выезжаю за саженцами необыкновенных роз.

— Но в то же время, если бы Зубрицкий был жив, — он давно объявился бы. Мы даже не знаем, откуда он был родом. Может, живет со своими родными и близкими и не подозревает, что его помнят в Рудничном.

— А вы повстречайтесь с Верой Яковлевной Сазоновой, она кадрами тогда ведала, может, скажет, откуда Зубрицкий приехал. Вера Яковлевна живет на улице Кирова, дом пять, квартира три. Я у нее часто бываю. Кстати, это она предложила памятный обелиск поставить в честь Зубрицкого. В тридцать девятом-сороковом году пришлось и мне поработать в экспедиции Рейкенау. Все специалисты, кроме Зубрицкого, да еще Лосева, немцы были. Алексей нам наряды закрывал, хорошо закрывал, большие деньги мы получали. Когда он пропал, три месяца его искали, целую поисковую группу организовали. Вещи нашли в конце языка снежной лавины: куртку, полевую сумку, компас, пикетажку. Тогда и решили, что искать бесполезно — погиб… Но никто тела не видел, поэтому на памятнике в скобках после цифры «1940» указано «пропал без вести». Ваш рассказ вызвал у меня желание рассказать вам кое о чем… Давным-давно держу это в сердце. Сперва я боялся мести, потом мне никто не верил… Даже на медицинскую комиссию направили. На моей амбулаторной карточке профессор Зубович написал: «После тяжелой контузии на фронте тов. Ахмедов склонен к феерическим заявлениям». О, как сказано! Но вы поверьте мне, я одной ногой там… в могиле. Давайте выйдем, а? — Илас Бабаевич склонил голову.