Нити разрубленных узлов - Вероника Иванова

По улице прямо по направлению к стайке девушек шел человек в черном. Обладатель красной пряжки, правда не закрепленной на груди, а болтающейся на конце цепи, почему-то оторванной от камзола. Да и шел он как-то странно, словно что-то заставляло его переставлять ноги вопреки желанию тела. На каждом шаге человека пошатывало, а с пальцев правой руки на брусчатку мостовой срывались темные капли.

— Он ранен! — взвизгнула одна из девиц, а эррита Нийес, его прекрасная и нежная возлюбленная, побледнев лицом, но упрямо закусив вспыхнувшую алым губу, бросилась к мужчине в черном.

Бросилась вовремя, потому что на следующем шаге он непременно бы упал, а так опустился на мостовую, поддерживаемый тонкими, но неожиданно сильными девичьими руками, и Даннио чуть не задохнулся от ярости. Она готова прийти на помощь первому встречному, а его, одного из богатейших людей Катралы, не удостаивает даже тенью благосклонного взгляда? Да как такое возможно?! Или всему виной этот проклятый черный мундир?

Тем временем и другие девицы осмелели настолько, что окружили лежащее тело и склонились над ним, то ли причитая, то ли обсуждая случившееся. А потом Нийес подняла голову и отчаянно закричала:

— Да помогите же кто-нибудь!

Даннио отступил в глубь комнаты.

Жаль, что не успел вовремя захлопнуть ставни, но всегда можно отговориться тем, что задремал или вовсе был в другом месте дома и не слышал призывов о помощи. Спасать жизнь человеку, в крови которого выпачканы пальцы прекрасной эрриты? Нет. Ни за что. Пусть умрет, и чем скорее, тем лучше.

— Что-то стряслось на улице, хозяин? — спросила просунувшая нос в приоткрытую дверь служанка.

— Ничего.

— А что же там за крики?

— Тебе показалось. Никаких криков нет.

Но словно в насмешку из-за окна снова раздался голос Нийес, благодарящий кого-то, кто все же откликнулся на зов.

— Да как же нету? — Служанка бесцеремонно прошмыгнула к окну мимо Даннио. — Ох, да там мужчине дурно стало! С чего бы вдруг?

— Иди к себе.

— И народу-то сколько набежало… И мокро на камнях, да только не вода это, а…

— Пошла вон!

Окрик подействовал: служанка вздрогнула и попятилась к двери.

— Да я вовсе и не хотела вас тревожить, хозяин… Да я…

— Вон, я сказал!

Девушка покорно склонила голову, отступая в коридор, но про себя улыбнулась. Когда господин пребывал в подобном настроении, следовало ожидать, что вскоре ему потребуются услуги особого рода. Услуги, за которые обычно перепадает пара лишних монет, а значит, нужно всего лишь подождать, не отходя далеко, а то можно упустить свою удачу, ведь мужчине все равно, кому из женской части прислуги заплатить за полученное удовольствие.

Но прошла минута, другая, а хозяин молчал. Не звенел колокольчиком, не кричал, вообще ни звука не доносилось из комнаты, даже на улице все вроде затихло. Служанка не выдержала, снова заглянула внутрь.

Хозяин сидел за столом, хмуро глядя куда-то прямо перед собой и не замечая шелеста юбок. Только когда служанка осмелилась тронуть плечо под шелком камзола, он словно очнулся ото сна, посмотрел на нее бешеными глазами и медленно проговорил:

— Я хочу побыть один. Неужели непонятно? Я хочу побыть один!

В следующее мгновение служанке показалось, что свет небесный мигнул, врываясь в комнату. Синий всполох метнулся прямо к хозяину, осветил все его черточки, превращая и без того не слишком привлекательное лицо в посмертную маску, а потом растаял, будто впитавшись в человеческую плоть быстро и без остатка, как вода впитывается в иссушенную солнцем землю.

Служанка протерла глаза и снова посмотрела на хозяина. Нет, почудилось, И взгляд остался прежним, бешеным, и даже кровь к обычно бледному лицу прилила, да с излишком.

— Я хочу побыть один, — медленно, почти нехотя прозвучали одно за другим уже сказанные ранее слова, и служанка почувствовала, как непонятный, из ниоткуда вдруг появившийся в комнате ураган поднимает ее в воздух и закручивает волчком.

Стены комнаты, дверь, окно, шкафы, стол и прочая утварь закружились перед глазами девушки, двигаясь все быстрее и быстрее, пока не слились в единое целое, а потом взгляд все же смог вновь проясниться. Но только чтобы упереться в плохо проштукатуренный шов кладки соседнего дома — за мгновение до того, как все тело с размаху ударилось о камень и кровавыми ошметками разлетелось в стороны.

Солнце здесь вставало рано и сразу же начинало припекать, спасала только плотная многослойная кисея занавесок, чьей-то заботливой рукой погрузившая комнату в прозрачные утренние сумерки.

Я откинул тонкое покрывало, но прохлады телу это не принесло, скорее наоборот, кожу, покрытую потом, выступившим в предрассветные часы, защипало, только добавляя огня и без того нагретой плоти. Интересно, как здешние жители спасаются от избытка тепла? Ответом на незаданный вопрос послужила проскользнувшая в комнату фигура, лишенная какой бы то ни было одежды.

— Помните, я говорила, что умею быть благодарной?

Она присела на край постели, приминая простыни, провела кончиками пальцев по моему животу, спускаясь все ниже. В другое время и, конечно, в других обстоятельствах, возможно, рядом со мной нашлось бы место стыду, но сейчас он явно был лишним гостем в спальне.

Я потянул эрриту Эвину, благороднейшую из благородных, к себе за тонкую, чуть суховатую, но заманчиво гибкую талию, и женщина словно бы поддалась, уступая моему намерению, но в следующее мгновение уже нависла сверху, всем видом показывая, что здесь и сейчас править будет она. Так же уверенно, как давеча правила гнедым жеребцом. Я ничего не имел против, но, улучив момент, все же перевернул ее на спину и прижал к простыням. Только для того, чтобы вдохнуть аромат, пропитавший ложбинку меж грудей.

Пахло степью. Сухой, жаркой, вспыльчивой, непокорной и властной, как ладони, упершиеся в мою макушку и показавшие, куда следует двигаться дальше…

Когда жар, наполнявший нас изнутри, без остатка выплеснулся наружу и пришло время наслаждаться покоем, Эвина приподнялась на локтях и лениво заявила:

— Ты должен был спросить что-то вроде: «В этом доме так принимают каждого гостя?» Еще тогда. Сразу.

Я улыбнулся, молчаливо соглашаясь.

— Почему же не спросил?

А в самом деле, почему? Такое поведение куда больше подходило бы человеку, оказавшемуся в далекой стране, среди чужого народа и незнакомых обычаев. А я поступил наоборот. Не как гость, а как… хозяин. Как уроженец столицы, с молоком матери впитавший, что Дарствие от одного края до другого неделимо. И принадлежит тем, кто нашел в себе смелость предъявить на него права.