Записки солдата - Павел Хадыка

Решил съездить в Ворониловичи, полагая, что жена, не имея никаких средств к существованию, возможно, пробралась туда, к брату Александру. Второй брат, Лука, в начале войны находился в Акмолинске, оттуда ушел на фронт и рядовым солдатом пробыл на передовой до разгрома Германии.

Из Минска до Ружан я добрался попутными машинами. По дороге в Ворониловичи стал расспрашивать встречающихся людей, не знают ли они что-либо о моей семье. Никто о ней ничего не слышал. Правда, еще в Ружанах меня направили в дом кузнеца, который при немцах жил в двух километрах от Воронилович, На вопрос, знает ли он Зинаиду Ходакову, ответил:

— Ходаковой Зинаиды не знаю, а вот Зину Хадыка, ее дочь Женю и сына Бориса хорошо знаю. Они какое-то время жили в Ворониловичах, немного в Ружанах, а весной этого года — в деревне Березница. Позже многие семьи, в том числе, видимо, и вашу, увели в лес, в какой-то партизанский отряд. Где они сейчас, не могу сказать.

Уже это сообщение обнадеживало меня, — возможно, семья и жива.

Перед Ворониловичами меня нагнал житель этой деревни и рассказал, что семья моя на днях вернулась из партизанского отряда и теперь находится у моего брата Александра. Шагать стало веселее. Усталость как рукой сняло.

При входе в деревню в первом доме размещался сельский Совет. В это время там была моя дочь Женя. Кто-то ей сказал, что пошел ее отец. Она тут же выбежала на улицу и догнала нас. Но не узнала меня, растерялась и обратилась к моему попутчику, назвав его дядей. Мы остановились. Я потянулся к дочери и обнял ее. Женя, придя в себя, закричала:

— Папа, папа!

Я не мог ее успокоить, и она, не зная, как выразить свою радость, всем встречным кричала:

— Вот мой папа! Вот мой папа!

Напуганную криком дочери жену я нашел в садике у дома брата Александра. Она лежала на подстилке с пробитой в лесу ногой, а рядом с ней сидел сын Борис. Он не помнил меня и в течение шестидневного пребывания с ними звал меня «дядя» или «дядя-папа». Слово «папа» выговаривал с неохотой, куда легче «дядя».

Автор в кругу семьи. Сидят (слева направо): жена Зинаида Леонтьевна, внук Юра, дочь Евгения. Стоят: автор, сын Борис, муж дочери И. Г. Трофимченко. (Снимок 1956 года).

Судьба моей семьи в период Отечественной войны, как и судьба миллионов людей на оккупированной территории, сложилась очень тяжело. Попытка уйти из Минска оказалась безрезультатной. Нести на руках четырехлетнего больного ребенка жена не могла. Дороги беспрерывно бомбили. Особенно свирепствовали фашистские стервятники к востоку от Минска. Они расстреливали из пулеметов людей на дорогах и вдали от них.

Вокруг Минска немцы сбрасывали диверсионные банды, которые убивали людей, сеяли панику и распускали различные провокационные слухи.

На седьмой день войны в городе появились фашистские танки и колонны их войск. Бои начали отдаляться на восток.

Как жить дальше? Какое-то время жена с детьми находилась в доме своего отца по Домашевской улице. Позже дом сожгли немцы. У них совершенно не было никаких запасов продуктов, не было и денег. Жена ходила на пригородные колхозные поля и собирала щавель, лебеду, кое-какие вещи обменивала на продукты, иногда ей помогали знакомые. С каждым днем жить становилось тяжелее.

Как-то она сходила в деревню Крупцы, что в 5—6 километрах от города, там жила ее родственница, тетя Оля Шиманская. Она любила нашу семью и стала помогать продуктами. Позже жена с детьми немного жила у Шиманской.

— Как-то в конце августа или в начале сентября, — со слезами на глазах рассказывала жена, — ко мне пришла знакомая, бывшая соседка по дому на площади Свободы, Юстина Лапова. Она была вдовой, на руках двое малых детей. Мы пошли на пригородное колхозное поле, где была уже выбрана картошка, и стали перекапывать землю, отыскивая отдельные, оставшиеся в земле клубни. У нас уже было по два-три килограмма картошки, когда на поле появился какой-то мужчина. Он быстро подошел к нам, назвал себя полицейским, отнял у нас лопаты и картошку и начал избивать нас. Мы плакали, просили его вернуть нам лопаты и картошку, объясняли, что у нас малые дети, а лопаты одолжили у знакомых и нам нечем за них расплатиться. Но ни лопат, ни картошки он не вернул. Даже пригрозил, что если мы еще раз появимся на его поле, он нас постреляет. Больше мы сюда не стали ходить.

В это время произошел еще один печальный случай. Сын, оправившись от болезни, стал выходить во двор дома.

— Однажды я его одела в поношенное пальтишко с желтыми металлическими пуговицами, — с дрожью в голосе рассказывала жена. — На пуговицах были якоря. Как на грех, во двор зашло несколько немцев. Я быстро вышла и хотела взять мальчика на руки. Но меня опередил один немец. Он что-то прокричал по-немецки, подошел к ребенку и начал с силой отрывать пуговицы на пальтишке. Некоторые пуговицы были пришиты прочно и отрывались с кусками сукна. Ребенок закричал диким голосом, а фашист со злом бросил оторванные пуговицы на землю, начал топтать их ногами и выкрикивать какие-то ругательства. Потом стал угрожать мне. Я совершенно растерялась и не знала, что делать. Наконец фашист толкнул ногой ребенка, и тот упал. Я подбежала, схватила сына на руки и унесла в дом. Ожидала выстрела в спину. Но немцы ушли.

В городе начались аресты и расстрелы невинных людей. Жизнь стала невыносимой. И жена окончательно решает уйти из Минска.

Но куда? Кто приютит с двумя детьми? Тогда все жили в нужде и страхе. Но, как говорится, свет не без добрых людей. Сначала ее приняла у себя добрая тетя Оля Шиманская. Но и там стало трудно жить. Не хватало продуктов. Зимой 1941 года жена с детьми пешком пошла в Ворониловичи, хотя дороги толком не знала и неизвестно было, как отнесется к ней брат Александр. Но другого выхода не было. Надо же как-то спасать детей. Помнила лишь название деревни, да еще Барановичи и Ружаны. От деревни до деревни шла с детьми дней двадцать. Всех уверяла, что возвращается домой в Ворониловичи, что муж был учителем и погиб во время бомбежки в Минске. Заходила только в старые, как ей казалось, бедные дома. Большинство людей относилось к ней сочувственно, разрешали заночевать, давали поесть. Все интересовались, что и где видела. В то время многие семьи и одиночки шли кто на запад, а кто на восток, ища пристанища у родственников или у знакомых.

Много людского горя увидела в пути. Запомнилась ей ночевка в деревне Боровики Слонимского района. Приютили жену в ветхом домике две старенькие сестры, одной было лет семьдесят, а второй еще больше. Сына одной из них накануне расстреляли фашисты, а сына второй сестры арестовали, и она не знала, жив ли он. В домике они остались вдвоем, беспрерывно плакали и проклинали оккупантов.

Постелив на полу, жена с детьми легла спать. Было очень холодно, но после тяжелого перехода все вскоре уснули. Часа в два ночи одна из хозяек разбудила жену.

— Встаньте, женщина, в нашем доме второе горе — сейчас расстреливают моего сыночка.

Сестры зажгли свечи, стали на колени перед иконами, начали плакать и молиться. Под печкой пел петух. Жена тихонько спросила у одной старушки, кто им сообщил, что ее сына расстреливают. Та ответила:

— У нас в доме нет петуха, а под печкой поет, как петух, курица. А это к несчастью.

И женщины молились всю ночь до изнеможения. Разубедить их в суеверии было невозможно. Жена тоже плакала вместе с ними, но облегчить их страдания ничем не могла.

Утром, попрощавшись, ушла дальше, а они, бедные, остались в своем холодном домике с тяжелым горем на сердцах.

Брат Александр принял жену с детьми хорошо. Несколько месяцев ели его продукты, а позже жена стала шить крестьянскую одежду, шапки, фуражки и тем зарабатывать на пропитание. Весной и летом работала на крестьянских полях за продукты. Но оккупационные власти преследовали ее повсюду.

Как-то утром в один из летних месяцев 1942 года прибыл отряд немцев. Всех жителей согнали за деревню и стали проверять, кто прописан и в каком доме живет.

Жена, оставив сына с детьми моего брата, стала с дочерью ожидать, что будет дальше. В толпе кто-то сказал, что часть Белоруссии немцы присоединяют к Восточной Пруссии и потому собираются провести паспортизацию всего населения. Что будет после паспортизации, неизвестно.

Проверив документы, всех местных распустили по домам. Жену с дочерью и временно прописанного в деревне кузнеца Ивана Семеновича Жака взяли под охрану.

Жена растерялась. Куда ее поведут? Как быть с сыном? Оставлять в Ворониловичах или брать с собой? А вдруг их расстреляют? Ведь расстреливали же немцы семьи командиров Красной Армии только за то, что их мужья и отцы находились на фронте. Если расстреляют, тогда сын пусть остается у родственников. Позже он расскажет, как и где погибли его мать и сестренка. Жаль, что рядом стоит дочь. Ей только 16 лет. Может, и она осталась бы в живых, если бы ее не брала с собой, когда выгоняли за деревню.