Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник) - Румит Кин

Всю дорогу я размышляю, как поласковее объяснить жене, что, если завтра приду в совершенно непотребном состоянии, это не повод задавать вопросы. Завтра у меня еще не будет ответов…

Утром Бобик жалуется на проклятых соседей, устроивших во дворе побоище типа «подъезд на подъезд» и перевернувших зачем-то полицейскую машину. Он хочет переехать, я его отговариваю. Бобик твердо стоит на ногах и смотрится бодрячком, ему просто надоело жить в дурдоме и отдельно надоело, что от него женщины бегут. Это он тоже связывает с дурдомом. Эх ты, философ…

Уже на подходе к «Мономаху» я чувствую, как все изменилось. Яценко превзошел самого себя. То ли на радостях, то ли ему просто тут нравится. Молл будто накрыт куполом, выдающимся за границы здания на полсотни шагов. Это поле добродушия и самодовольства. Не совсем то, что надо для торговли, но впечатляет. Бригада может сделать нечто подобное, если очень ее попросить, но долго не удержит, и красоты такой не получится.

Ишь как тебя растопырило, уникум ты наш. Ну-ну.

Где именно сидит Яценко, я не очень понимаю. Кажется, ему выделили кабинет в административной зоне и создали там максимально комфортную обстановку.

Мы заходим в ресторан на втором этаже, садимся за столик у окна, выпиваем по маленькой, заказываем поесть, выпиваем по второй.

– А теперь, дружище, рассказывай.

У Бобика сначала не очень получается, но через час он ловит нужную волну и раскрывает передо мной душу. Я стараюсь не скучать, поскольку выслушиваю это примерно раз в год.

В углу у самой двери плотно завтракает и очень не любит Бобика незаметный Миша. Бобик его почти что пугает. Миша ни капельки не удивится, если этот неприятный тип сейчас пришибет кого-нибудь.

А неприятный тип, вывалив на меня порцию негатива, заметно веселеет и принимается, как и было обещано, ЖРАТЬ.

Я нарочно сел у окна, чтобы контролировать улицу. За последние десять минут ни одна живая душа не зашла в «Мономах». Народ еще не шарахается от крыльца, но уверенно топает мимо.

Я старался «половинить», но последующие события отложились в памяти обрывками. Вот официант уронил поднос. Два раза. Дети плачут – такое впечатление, будто по всем этажам. Куда-то спешат охранники с озабоченными лицами. Выходит Миша, возвращается, подмигивает мне и показывает большой палец. Никого не вижу в проходе, давно уже, этаж вымер. В ресторане только мы трое, обслуга попряталась. А мы ведь ничего не делаем, просто сидим!

Бобик рассказывает студенческие байки. Я нарочно каждый раз их забываю, чтобы было потом опять весело. Когда нам надо добавить, за обслугой ходит Миша: высовываться в зал по доброй воле официанты не рискуют.

С первого этажа доносится громкий стеклянный звон. И, по-моему, кого-то там бьют. Взгляд за окно: ничего себе публика валит из «Мономаха», прямо как на учениях по срочной эвакуации.

Публики немного, просто она идет плотным косяком. Это удаляются самые стойкие к тракторному наезду. Бобик ведь тоже, по сути, трактор.

– Плохой трактор, – объясняю я ему. – Не в том смысле, что плохой, а в том смысле, что нехороший!

– Да что ты в этом понимаешь, гуманитарий! – наезжает Бобик.

Прежде чем стать доктором философии, он пытался стать физиком и заработал на этой почве непробиваемый комплекс превосходства технаря над гуманитариями. Все остальные комплексы у него со знаком «минус», да и этот тоже, честно говоря.

В дверях ресторана стоит начальник СБ и на меня смотрит. Я приветственно машу ему и жестом приглашаю к нам. Он вздыхает, замечает Мишу, недовольно качает головой и уходит.

– А здесь нормально, – говорит Бобик. – Завтра приду сюда похмеляться.

Чудо ты мое, спасибо тебе большое.

«Мономах» сейчас пуст, зуб даю. Все разбежались, кто мог. Признаться, не ждал такого мощного эффекта.

Последнее, что помню: Бобик пытается залезть к Мише в багажник и там уснуть. Ну и супруга потом рассказала: я всю ночь ей объяснял, какая она хорошая, и достал этим неимоверно.

На следующий день мы, нетвердо ступая и мечтая о холодном пиве, зашли в «Мономах» через подземный гараж, чтобы не светиться на входе, а то мало ли. Изнутри молл выглядел… прямо не знаю, как сказать… морально потрепанным. Нет, он пытался сверкать и блестеть, только у него не получалось. Я попробовал унюхать поле Яценко, у меня тоже не получилось. Еще бы, после вчерашнего. Но то, что народу поразительно мало, я углядел.

Ресторан оказался закрыт, мы уселись в моей привычной кафешке, взяли похмелиться, а потом как-то случайно нам захорошело, и мы принялись ЖРАТЬ, да с таким задором, будто завтра конец света.

Часа примерно через полтора дико завыла пожарная сирена, в углу вскочил Миша, но мы даже испугаться не успели: сразу вслед за этим на нас с Бобиком рухнул потолок.

Я сижу в кафе на втором этаже торгового центра «Мономах» – не самое тупое название, бывают хуже, – и гляжу в окно другого торгового центра, у которого название тоже не очень. Бинокль сейчас у Вани, но я и без бинокля знаю, что там, за окном, происходит: Гарик Акопян распускает хвост перед Катей Мироновой.

Мой помощник уже обещал надавать Гарику по шее, а тот на Ваню посмотрел ласково, и Ваня решил: Акопян хороший парень, и все мы хорошие ребята, и зачем нам драться? Тем более что Гарик через два месяца закрывает свой контракт досрочно и приходит в бригаду.

Куда тебе, друг ты мой, против влюбленного трактора. Извини. У них с Катей волна совпадает. Ей больше не нужны мои цветы и моя забота, у нее все будет прекрасно.

Мы работаем по прямому договору с «Мономахом» – независимая бригада активной рекламы. Нас двадцать пять человек, мы скоро забираем под себя «Золотой век», после чего объединяем подконтрольную территорию и закручиваем потоки так, чтобы два молла не рвали друг у друга клиентов, а выгодно ими обменивались, дополняя один другой. Никто больше не воюет, все сотрудничают.

Нами остались недовольны только двое – Яценко и Бобик.

Яценко заявил, что мы его выдавили, ни много ни мало, из страны. Ну, есть такие люди, да, – ты ему на ногу наступил случайно, а он орет: прощай, немытая Россия. Укатил куда-то в Европу. Говорят, ничего у него там не получается. От себя могу добавить: у него больше нигде не получится. Жалко, конечно, человека. И мы действительно ничего такого не хотели. Нелепая случайность.

Бобик, когда на него упал подвесной потолок, оцарапал ухо и выставил за это «Мономаху» несуразный счет. Директор пытался договориться по-хорошему, Бобик полез в бутылку, директор обозлился. Мне только этого не хватало, и тогда я директора познакомил с Акопяном, а Бобику чисто по-дружески приказал заткнуться. В «Мономахе» сразу настало всеобщее счастье и вечная любовь к тракторам с трактористами, а Бобик заткнулся, но обиделся.

Его тоже понять можно: непросто привыкнуть к новой жизни. Сорок пять лет вокруг Бобика все рушилось и постоянно кого-то били. А теперь затишье. Где-то на бессознательном уровне наш герой подозревает, что просто временно угодил в центр циклона, – и ждет вскорости неприятностей сразу отовсюду.

Бобик мне так и не поверил, что они с Яценко столкнулись, как материя с антиматерией – ба-бах! – и один больше не трактор, а другой не «плохой трактор». Он во все эти гуманитарные бредни не верит принципиально.

А с Акопяном вообще хорошо получилось. Я после погрома в «Мономахе» так завелся, что хотел и «Золотой век» Бобиком припугнуть, не зная еще, что дружок мой больше не пугало. Зашел на разведку, увидел парня, а парень-то – добрый. Такой же, как мои. Поговорили раз, поговорили два, я ему нашу профессию разъяснил, и как-то легко установилось взаимопонимание. Потом он сам явился с бригадой познакомиться, увидел Катю – и вопросы отпали.

А я на радостях собрался с духом и отыскал Бородадзе, синего уже от пьянки. Всю бригаду к нему привел, и через месяц Саша у нас был свеж как огурчик. И тогда я его продавцом в зоомагазин устроил.

Бородадзе там вроде сам по себе работает, но магазин регулярно посещает с черного хода наш Ваня и получает для бригады скромную долю, от которой и Саша тоже имеет свой процент.

Нам же надо о тракторах заботиться.

Ведь мы – трактористы.

Евгений Лукин

Понерополь

Попытка утопии

Законность есть народное стесненье,Гнуснейшее меж всеми преступленье.

«За пропаганду правды и добра – ответишь!»

На проседающих ногах Влас Чубарин подобрался поближе к синей эмалированной табличке, укрепленной на одиноко торчащем из асфальта полосатом штыре, и, не веря, перечел грозное предупреждение. Нет, на чью-либо дурацкую шутку это совсем не походило. Явно заводская работа, в единственном экземпляре такое не изготавливают. Влас взглянул на основание штыря. Увиденное его не обрадовало: складывалось впечатление, что железку с табличкой установили еще до того, как положили асфальт. Вновь возвел очумелые глаза к темно-синему эмалированному прямоугольнику. Под основной надписью белела другая – помельче: