Черный передел. Книга I - Анатолий Баюканский

– Да ты, видать, больше, чем я, перепугался? – ухмыльнулся Субботин и положил на стол тонкие жилистые руки с перстнями. – Условимся так: я никому до поры не выложу о покушении на убийство. Статью УК помнишь? А ты… Ты – мне, я – тебе. Итак, Петр Кирыч намекнул тебе, чтобы припугнул Русича, сделал его сговорчивее. Так?

– Чего спрашиваешь, коли знаешь. – Пантюхин никогда еще не был в столь глупом, безвыходном положении.

– Убивать Русича ты не хотел, в мыслях даже не держал такого. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Зачем нам Русича «мочить»? Лишь бы держал язычок за зубами.

– Слишком много знает про Кирыча? Можешь не отвечать. Видно, здорово он насолил твоему хозяину.

– У них там свои счеты-расчеты, – попробовал замять разговор Пантюхин. – Я человек маленький, «шестерка», верь мне. Приказали, я сделал. – Пантюхин чувствовал, как наливается дикой ненавистью к этому странному соседу, который так нагло и смело лезет в петлю, не соображая, наверное, чего это может ему стоить. Избаловался там, на московских сытых харчах.

– Понимаю, ты – исполнитель, отрабатываешь за прошлое. Петр Кирыч тебе срок скостил, да?

– Мент, как есть мент! – замахал руками обалдевший Пантюхин. Казалось, еще мгновение, и он грохнется на пол, забьется в истерике. – Говори, чего надо, не могу я так больше! Говори, я выполню!

– Так-то лучше, – удовлетворенно проговорил Субботин, и глаза его потеплели. – Порешим так: с сегодняшнего дня, запомни, ты будешь регулярно докладывать мне в письменной форме о стычках твоего любимого шефа с этим… если, конечно, ты его не «замочил». Все без утайки, за обман покараю. А за услуги, за добросовестность я стану платить тебе ежемесячно, ну, скажем, сотни по три.

– По три сотни? – удивился Пантюхин. Это приободрило бывшего уголовника. Ему протягивали руку: скрывалось преступление да еще полагалась зарплата. Лафа!

– И еще условие: ни одна живая душа, включая Петра Кирыча, не должна знать о нашем сговоре. А нарушишь слово, то… у тебя в котомке три судимости: рецидивист, провокации, заклад «воров в законе», фискальство, за что полагается по тюремным законам смертная казнь. Продолжать?

– Хорош, хорош изгаляться! – почти взмолился Пантюхин. – Я на все согласен. А ты про заточку никому не скажешь? Отдай ее мне, выкину в озеро.

– Заточка пока останется у меня, как твоя закладная. Карта бьет карту. Ну, пожалуй, все. Иди домой, выстирай белье, чтобы жена не видела. А про нападение… В случае чего скажешь милиции, что в это время был в гостях у соседа, то есть у меня. Выпивали по случаю покупки мебели. Вот тебе и алиби. Договорились?

– Еще бы.

– А теперь иди прочь. Через неделю принесешь докладную…

Три дня Пантюхин ходил сам не свой. Отлично понимал, что попал в страшную ловушку, из которой есть только один выход – убить страшного соседа. Иначе… Будто сунули его башкой под валик, которым прокатывают металл – крутится где-то рядом, вот-вот накатит и раздавит. Писатель – тварь страшная, Петр Кирыч – еще страшнее. Из огня да в полымя. Наконец-то вроде бы малость подуспокоился. Нашел старых дружков-мокрушников, коим здорово подсобил после выхода из «зоны», денег достал, одежонку, в заводское общежитие устроил. Расписал им, что и как. Писатель, коего предстояло пришить, имел обыкновение перед сном гулять, всегда точно в десять вечера. Пообещал подельщикам крупный куш, надеясь обчистить квартиру Субботина. Чтобы самому иметь крепкое алиби, пошел с женою в кино на десять вечера. Баба сильно удивилась, но пошла с радостью – в кои-то века мужик решил ее прогулять. Что показывали, Пантюхин постигал плохо – шла какая-то дурацкая комедия. На всякий случай сохранил корешки билетов. Сидя в полутемном зале, он то и дело поглядывал на часы. С радостью представлял желанную картину: проклятый писатель лежит в подъезде в луже крови. Может, кто и нашел бедолагу, вызвал «скорую», а ребята… ребята-поделыцики уже далеко, у них и билеты загодя были куплены на Москву Поживут в столице, залягут на дно, а там видно будет. Денег удалось выпросить у «общака», благо, что часть кассы находилась в Старососненске. Итак, все «полный хоккей», как говорят англичане… А в это время…

Павел Эдуардович Субботин, конечно же, просчитал все возможные варианты поведения Пантюхина, догадывался, что этот «законник» далеко еще не сломлен, готов на любые примитивные авантюры, чтобы избавиться от него. Посему Субботин усилил бдительность. И в этот вечер, подойдя к знакомому подъезду, он своим звериным чутьем почуял опасность. Огляделся по сторонам. Вокруг было пустынно и тихо. «Что ж, – злорадно усмехнулся Субботин, – петля еще туже стянет твою шею, господин уголовник». Положив палец на пуговицу, вторую сверху, Субботин распахнул дверь, крутанул пуговицу. Яркий сноп света ударил в темном подъезде, обрушившись на черную фигуру в правом углу. Субботин, услышав звук падающего тела, мгновенно развернул луч. С глухим стоном рухнул на землю второй незнакомец. Оба застыли в неестественных позах, широко раскрыв рты. Субботин знал: через десять-двенадцать минут эти люди придут в себя, но еще сутки будут пребывать в полушоковом состоянии Однако и на этом дело не закончится – люди, получившие дозу нервно-паралитического газа, больше на «мокрое» дело никогда не пойдут, их охватит панический страх при одной мысли об убийстве. Включив свет в подъезде, Субботин быстро обыскал незнакомых парней, извлек из карманов железнодорожные билеты на поезд Старососненск – Москва, который отправлялся через час с небольшим, какую-то записку, справки об освобождении из заключения, финские ножи. Быстро выйдя из подъезда, направился к будке телефона-автомата, набрал «02». Изменив голос, сказал: «В подъезде дома № 4 по улице Стаханова лежат два трупа. Приезжайте скорее. Кто говорит? Случайный прохожий». И повесил трубку…

А буквально на следующий день в дверь квартиры Субботина постучал Пантюхин. Был он похож на побитого пса, не смел поднять глаз, нервно перебирал пальцами, передергивал плечами. Войдя в прихожую, не посмел сделать и шага дальше.

– Проходи, Пантюхин, – весело сказал Субботин, зорко наблюдая за уголовником. Да, теперь-то он готов был поручиться, что рецидивист сломлен окончательно. – Садись, рассказывай. И, пожалуйста, не вешай мне больше лапшу на уши. Я лишаю тебя зарплаты на три месяца – это для начала. Итак…

– Прости, сосед! – едва не заплакал Пантюхин. – Бес попутал. Недооценил я тебя, каюсь. Отныне я и мои подельщики – твои слуги, самые последние «шестерки». Приказывай – все сделаем, только отдай ксивы, финари.

– Больше не будешь выкидывать фокусов?

– Упаси боже! Лучше я сам в легавку с повинной явлюсь. Отдай ребятам ксивы, прошу тебя!

– Хорошо! – Субботин выкинул на стол справки об освобождении. – Только учти: я снял с них копии, ножи оставлю для коллекции. Новые раздобудете. Когда будет нужда, этих «мокрушников» я позову для работы, иной работы. Представь мне адреса всех твоих корешей-уголовников, даже тех, кто нынче завязал. И учти, осталось четыре дня. Ровно четыре. До первой докладной. Пошел вон!..

Бросив вещи в коридоре, Галина Ивановна быстро переоделась, умылась, вскипятила чай, сварила два яйца всмятку. Хотела позвонить Булатову, но передумала. Захватив гостинцы, вышла на улицу, дождалась автобуса и поехала в больницу.

В то воскресное утро Русич проснулся поздно. Обхода не было, сестра с градусником где-то задерживалась. Он открыл глаза и увидел на тумбочке три маленьких пунцовых факела – розы! Откуда? Осторожно подтянулся на кровати, разглядел за дымчатым стеклом двери неясный силуэт. В палату вошла сестра.

– С добрым утром!

– С добрым, Анечка! А мне, кажется, пора обедать?

– К вам гости! – Сестра лукаво улыбнулась.

– Кто же?

Сестра не ответила, подошла к дверям, распахнула обе створки. Он увидел Галину Ивановну. Черноволосая, загорелая, белый халат подчеркивает смуглость лица. Она подошла к его кровати, придвинула табурет, поцеловала в щеку.

– Здравствуй!

– Галя? А мне сказали…

– Примчалась домой. – В глазах бывшей жены застыла тревога. – Как же это, а? Не успела уехать, и… А какие ужасные сны я видела! Вот и не верь в предчувствия.

– Как Турция?

– Без отчего дома всюду плохо, – неожиданно призналась Галина Ивановна. Русич давно не слышал от нее слов, идущих от сердца. – Жаль, беды всюду нас достают. Я из Москвы перед отлетом в Турцию маме Зине позвонила, а та выдала новость, мол, Алексей в больнице.

– Пожалела?

– Представляешь, с каким настроением лететь пришлось? – вместо ответа проговорила Галина Ивановна. – Только что мы с тобой толковали, и вдруг…

– Галя, тебе не надоело мотаться по белу свету? – перебил ее Русич. – Женщина всегда стремится к оседлости, к семье, а ты… Была ли необходимость ехать в Турцию?