Черный передел. Книга I - Анатолий Баюканский

– По глазам вижу, брешешь ты, Алексей, лихо! – Булатов словно ушат ледяной воды вылил на голову Русича. – Меня не проведешь. Что, освободили от работы? – Он встал, положил тяжелую руку на плечо названого брата. – Выкладывай начистоту. Слухи по городу ходят худые.

– Ты прав, Толя, – глухо выдавил помрачневший Русич, – но с работы пока не освободили… – Русич надолго замолчал, обдумывая, с какого конца начать исповедь, сильно он в ней нуждался.

– Начал ты, брат, теряться в толпе, сделался безлик, пуглив. Клюнул, видать, на позолоченный крючок.

– Ну хватит! Без тебя тошно, хотя… ты как в воду глядел проехал я голым пузом по острому крючку. Обидно до смерти. Всю жизнь тешил себя, мол, веду достойный образ жизни, а на поверку оказалось – ничтожество я, моллюск. Как теперь жить? – Фраза вырвалась из глубины души. Русич обхватил голову руками. – Самые черные мысли – у виска.

– Ох и дурак! – испугался за Алексея Булатов. – Как жить? Люди и не с такими синяками процветают, а ты… Или всерьез натворил чего? – заглянул он в глаза Русичу. – Выкладывай, легче станет. – Булатов обхватил брата за широкие плечи, резко встряхнул. – Ну, не молчи! Оскорбил кого? Ударил?

У Русича пересохли губы, криво усмехнулся: «Если бы ударил». И, медленно подбирая слова, начал рассказывать все-все, начиная с первой встречи в директорской «опочивальне», поведал про странную беседу с Петром Кирычем перед дальней командировкой, особенно тщательно пояснил, что собрано против него досье, настоящее обвинительное заключение, хотя все «проколы» и «преступления», записанные в досье, делались по личному указанию директора. Однако Петр Кирыч со спокойной совестью, не моргнув глазом, отрекся от всего. Русич выворачивал себя наизнанку, не стал скрывать ни собственного малодушия, ни чувства отрешенности, которые окончательно укрепились после командировки на шельф. Не пытался скрыть и про таинственный авторитет Петра Кирыча. Он действовал на расстоянии даже на членов государственной комиссии, которые, к слову сказать, не больно-то были обеспокоены ЧП, во всяком случае, внешне вели себя так, будто находились на курорте, – ездили на вездеходах за спиртным в дальние поселки, для них с утра и до заката матросы ловили рыбу, варили уху. Вечерами члены государственной комиссии вели за наваристой ухой многочасовые беседы о мировых проблемах. Особенно удивляло Русича, что в вечерних беседах почти не касались ЧП, ради расследования которого прилетели за тридевять земель. Вроде бы согласно молчаливой договоренности начисто исключили острую тему. Наглядевшись на «бурную» деятельность госкомиссии, Русич не выдержал, решил: будь что будет. За начальство не ручался, сам жить с камнем на душе не желал. Отозвал вечером в сторонку заместителя начальника главка, принялся торопливо, сбивчиво рассказывать про странные порядки, царящие на их «Пневматике», про брак, нарушение технологии, одной из причин которого и явилась гибель водолаза здесь, на шельфе. Ждал взрыва негодования в адрес дирекции, да и в свой собственный, ждал немедленных санкций, но заместитель начальника главка, барски важный мужчина с двойным подбородком, посмотрел на Русича, как на пришельца с иной планеты, а услышав имя Щелочихина, враз поблек, стушевался, засуетился, как мальчишка, уличенный в дурном поступке. Однако быстро взял себя в руки, картинно нахмурил седые брови, прочитал ему длинную нотацию, суть которой сводилась к следующему: «Вам, молодой человек, дружески советую спрятать в ножны свою деревянную саблю, нет нужды размахивать ею над чужими головами. Лучше прислушайтесь к советам далеко смотрящего Петра Кирыча. Он, конечно, может ошибиться, известно: не ошибается тот, кто ничего не делает». Так Русич и остался с носом, оплеванный, разочарованный и даже напуганный. Позже, когда обсуждали итоги расследования, его мнения даже не спросили…

Булатов и Русич не заметили, как за разговором пролетело три часа. За окнами стемнело. Русич встал, включил свет. Давным-давно, когда их взяла из приюта мама Зина, поклялись они с Анатолием до конца дней своих помогать друг другу, жить по совести, по-людски, смело вступать в любую драку за правду. С годами, конечно, юношеский максимализм поугас, пылкая клятва стала казаться обоим наивностью, однако, не вспоминая о клятве, они старались при любых обстоятельствах не идти против собственных принципов, хотя порой трудно было оставаться самим собой при всеобщем «благоденствии», «небывалом» трудовом и политическом подъеме, о котором вещали газеты, по радио, телевидению, ораторы на собраниях. Никто вроде бы не желал замечать «отдельных» недостатков, никто не хотел попасть в разряд «критиканов», куда их с Анатолием прописали очень давно.

– Летал я, брат, аж на край света, сделал десятитысячекилометровый перелет ради проформы, для подписи в протоколе! – с горечью признался Русич. – Я уже о затратах не говорю, не из своего кармана платил. На шельфе слонялся без дела. Душа, поверишь, изболелась до самых истоков, глядя на фасонистых барчуков, членов государственной комиссии, в чьих руках право казнить и миловать. Как страшно было видеть равнодушие, удивительно спокойные лица. Ни тревоги, ни упрека, сухое разбирательство! Лучше бы я сына в армию проводил! Так нескладно получилось. Ему в армию, а у меня эта дурацкая командировка. Галина познавала Страну восходящего солнца. Вот ситуация. Саднит на сердце, как вспомню. Словом, браток, куда ни кинь… – поднял он вопрошающий взгляд на Булатова.

– Из любого положения, говорят китайцы, есть ровно пятьдесят шесть выходов. – Булатов говорил сухо, напряженно, был растерян не меньше Алексея. – Я сегодня посоветуюсь с мамой Зиной, дело-то пахнет керосином. В субботу соберем «триумвират», решим: идти ли тараном на твоего босса, применить ли некий обходной маневр… Кстати, об Игоре. Скорбь твою по этому поводу отменяю. Вполне нормально проводили в Советскую Армию твое двухметровое дитя. Мама Зина – подумай, какой везунчик, – на призывном пункте военкомата встретила однополчанина в чине полковника. Так-то! Воевали в одной армии, какое-то хитрое словечко замолвила за парня военкому.

– Ты меня удивляешь! Чудеса! Неужели мама Зина просила о чем-то? Может, решила устроить Игоря в роту почетного караула? Или писарем в штаб?

– Увы! – Булатов развел руками. – Чего не знаю, того не знаю. Шептались с полковником еще за неделю до отправки, на призывном пункте вместе смотрели его документы. Игорек, как мне показалось, отбыл к месту назначения вполне довольный.

Наверное, Русичу следовало бы сказать какие-то особенные слова, но их, как назло, не оказалось, выговорился. Пока он терзал себя, ища, как бы выразить благодарность, Булатов отошел от стола, завалился на диван, оставив Русича наедине с блинчиками. Алексей вспомнил весь их разговор и подумал, что, пожалуй, прав Анатолий, начал он незаметно терять зубы, как старый, многократно битый тигр, отступает от своих жизненных принципов. Видимо, сильно устает от ежедневных пустопорожних баталий, переживает, видя, как его кровью выстраданные слова о совести, о долге, как вода, уходят в песок, вызывая лишь иронические ухмылки. А ведь люди не слепые, каждый видит: годы идут, а на родной «Пневматике» ровным счетом ни черта не меняется в лучшую сторону. Дисциплина – хуже некуда, машины – на износе. Правда, меняется лишь отношение к нему – возмутителю спокойствия. На одном из банкетов в узком кругу Русич услышал страшный для себя приговор: «Знаете, кого больше всего сторонятся люди, не доверяют кому? Кто не пьет и кто вслух говорит о долге и чести». На заводе стало нормой: брак идет косяком, особенно в конце месяца, когда сборщики, «закрыв совесть шапкой», гонят вал. Докладные, акты не пугают начальников цехов, старших мастеров. Все давным-давно повязаны друг с другом. Начнется, к примеру, на заводе извержение вулкана, а люди все равно тринадцатую зарплату получат.

Ох-хо-хо! Ничего не скажешь, наш народ ко всему быстро привыкает. Вспомнил Русич своего «хитрого» заместителя Синюкова. Толковый специалист, но… Обязательно, кровь из носу, ухитряется брать бюллетень в конце каждого месяца, квартала, года. Он, как зло шутят контролеры, «авральный хроник». Самое страшное для Синюкова время – когда на заводе «подбиваются бабки», верстается государственный план. На производстве все идет по издавна написанному сценарию: первая декада – спячка, вторая – раскачка, третья – штурм. А товарищ Синюков – на бюллетене, болен человек. Поэтому при любых штормах и шквалах чист как стеклышко. Все шишки неизменно падают на голову Русича. Бьют начальника ОТК «сверху» и «снизу».

…Проводив Анатолия, Русич сразу же оценил его деликатность – за время долгого разговора им не было произнесено не единого слова о Галине, хотя, как ему показалось, Булатов пришел именно по ее просьбе. Это был ее стиль – не сумев обогреть его душу во время двухчасового пути от Воронежа, она тотчас попыталась наверстать упущенное.