Лабиринты ума - Павел Берснев

<…>

В начале своего пути я благодаря использованию растений силы узнал, как выглядит свободное течение потока сознания, как духовные прозрения приходят сами по себе, без всяких усилий с нашей стороны поднимаясь из глубин сознания».

И здесь мы также обнаруживаем наличие, незримое присутствие «блага» и «зла».

Организм, или систему любого порядка, можно уподобить слаженному оркестру.

Больной орган – как музыкант в оркестре, сбившийся с общего ритма организма. Его «неправильные» вибрации могут передаться другим органам, и тогда болезнь усугубится.

Тот же принцип распространим и на космические масштабы. Отдельный человек или группы людей также могут превратиться в «больной орган». Характерный симптом такого заболевания – галлюцинации, в которых больной, находясь в «оркестровой яме», воображает себя самостоятельным и самодостаточным музыкантом, не нуждающимся в едином «дирижере». Играя свое собственное творение, он лишь вызывает недоумение у других участников «музыкального коллектива». Такая эгоцентрическая болезнь и есть «зло», разрушающее космическую гармонию. И как раз против такого «зла» выступали мудрецы древности, называя это зло искусственностью:

«Пока кони жили на просторе, они щипали траву и пили воду. Радуясь, сплетались шеями и ласкались, сердясь, поворачивались друг к другу задом и лягались. Только в этом и состояли их знания. Но когда на коней надели ярмо, украсили им морду[113] луны, они научились коситься и выгибать шею, упираться и брыкаться, ломать ярмо и рвать поводья. Поэтому в том, что кони приобрели[114] знания и научились разбойничьим повадкам, виноват Радующийся Мастерству» (Чжуан-цзы).

Одни вибрации очищают и исцеляют нас, другие – разрушают и даже могут убить.

Здоровье живых организмов тесно связано с определенными колебаниями. Специфическая последовательность естественных гармоник[115], подчиненная строгим математическим соотношениям, способна вызвать эффект резонанса и сонастройки органов тела, повлиять на самочувствие и эмоциональное состояние.

Подобные благотворные музыкальные инструменты, источники естественных гармоник, можно понимать и как метафору – как мудрых священников и целителей, которые помогают сбившимся с общего божественного ритма вернуться в гармоничное состояние и таким образом восстановить здоровье и природную целостность.

В подобных картинах мы видим, что понятия «благо» и «зло» применимы лишь к органу целого организма, части в составе некой системы, некоего целого. «Благо» (добро) и «зло» вне конкретной целостности, конкретного космоса не имеют абсолютного значения. В уравнении жизни это икс и игрек с переменными значениями.

С архаическим «космизмом» тесно связано понятие древних, известное в философии под термином монофизитизм. Монофизитизм – это вера во всеприсутствие божественной природы, одухотворенного первовещества и духовной субстанции, а также первосилы: боги, люди, животные и другие существа обладают одной и той же природой. Все сущее представляет собой манифестацию единой энергии, пищи, сока, жизненной силы Вселенной (ци, прана, мана и т. д.), на уровне физического тела обычно отождествляемого с кровью (например, чулель у майя). Фюзис древних греков – это суть вещей, их природа. Материя – это вовсе не мертвые «строительные кирпичики» (набор элементарных частиц – атомов) и не глина, из которой горшечник лепит причудливые горшки-формы.

Космос в представлениях древних рождается из хаоса. Однако хаос не следует путать с беспорядком. В переводе с древнегреческого хаос означает «зев», «чрево», «зияние». Хаос – это нутро, в котором вынашивается мироздание. Хаос – родитель космоса и его обитель, в которую однажды возвращается все сущее. Распространенная метафора Хаоса – вода, Океан. Отголоски таких представлений можно встретить даже в древнееврейской Книге Бытия.

В философско-религиозной рефлексии «осевого времени» образ Хаоса трансформируется в представления об апофатически постигаемом[116] пра-начале, о подлинной божественной сущности – от египетского Амона до Единого неоплатоников и Дао-Пути даосов.

Ранние философские школы античности (Милетская школа: Фалес, Анаксимандр, Анаксимен) стремились выразить понятие, которое соответствовало бы сущностным качествам первоматерии, из которой произошло все многообразие чувственно воспринимаемого мира. Фалес называл это первовещество водой, Анаксимандр – апейроном, Анаксимен – воздухом. Единичные вещи, считали первые философы, проистекают из этой первосубстанции и в нее возвращаются в положенный срок. Самостоятельность и независимость вещей – лишь видимость, поскольку эти вещи – в разной степени «сгущение» первоначала. Гераклит Эфесский представлял началом всего сущего сознательный, разумный огонь, закономерно переходящий в свою противоположность воду и обратно, тем самым порождающий видимый космос и его разрушающий. Противоположности всегда сосуществуют вместе, полагал Гераклит, образуя единое динамическое целое, пребывающее в состоянии вечного становления (процесс перехода из одного состояния в другое) и текучести.

Изначально древнегреческие философы видели материю живой – так называемый гилозоизм (от греч. hylo – материя, zoe – жизнь). Правда, начавшаяся с пифагорейской школы (Пифагор, Архит, Филолай, Диокл и др.) общая тенденция сепарирования Первоначала, разделения материальной причины и причины, которая порождает все многообразие сущего, на многие века искусственно «разлучила» дух и материю, душу и тело.

Ответственность за множественность была возложена на Число, которое определяло количественные показатели (величина, степень, интенсивность и т. п.). Все более увлекаемые умозрительной стороной космогенеза, пифагорейцы отдалялись от «презренного» чувственного мира, решив, что тело (Soma) является могилой (Sema) души.

В конце концов, заслуживающим внимания стало считаться лишь то, что относилось к логике, рассудку и ИДЕЕ, а всю чувственно воспринимаемую сторону бытия было решено игнорировать как недостоверную. Таким был вектор «постосевых» времен.

Но так ли уж оправданна идея разобщения чувственного и идеального мира? Идеи (смыслы) выражаются разными способами – через определенный набор звуков, через специфическую комбинацию запахов, графических знаков, цветов и форм, а также через их сочетания. До сих пор ведутся споры: условно ли обозначение идеи (присваиваются ли им знаки произвольно, на договорной основе) или же существует строгая комбинация (комбинации таких элементов, как звуки, ритмы, цвета, формы, запахи, жесты, вкусовые параметры) средств выражения идей? А может быть, существует степень, градация способности выражения мира идей? Тогда одни комбинации элементов и миры, образующие совокупность этих комбинаций, будут бледными тенями на стене пещеры, а другие – чистыми божественными землями.

И почему за аксиому берется утверждение, что идеи бесплотны? А что, если вне своих носителей они не существуют? Возвращаясь к компьютерным метафорам, добавим, что у нас нет оснований сепарировать программы и их материальные носители. Из опыта известно, что, подобно огню, программы переносятся с одного носителя на другой (включая и самый совершенный земной носитель – мозг), но отдельно от него существовать не могут.

Допустимо также, что имеются такие способы выражения смыслов, которые и вовсе незнакомы человеческим существам в обычных состояниях сознания. Что, если в мистическом опыте открываются такие новые средства? А потом, по возвращении в земной мир, человек должен сосредоточенно переводить эти смыслы с одного неведомого языка на другой – известный или неизвестный обитателям дольнего мира?

Вселенная – как знаковая система, система сигналов для передачи смыслов, для объективации (овеществления) мира идей в чувственно воспринимаемые объекты. Одна из функций мозга (который сам является сложной комбинацией огромного числа элементов – нейронов) в этой системе – функция модема – устройства для преобразования сигналов мира идей.

В таком контексте чувственно воспринимаемый мир оказывается закрытой книгой… или лишь слегка приоткрытой книгой. Немногие способны читать эту книгу, постигая смысл ее таинственных образов-иероглифов. Например, к расшифровке генетической кодовой системы человечество пришло совсем недавно. А сколько еще таит в себе секретов чувственная Природа?

Ясно, по крайней мере, одно: явленный мир нельзя считать иллюзией недостоверных ощущений, презренной эмпирией, априори искажающей восприятие идеальных воздушных замков. Ошибки кроются не в самих ощущениях, а в их интерпретации, то есть в выводах относительно видимых явлений, в представлениях об ощущаемой реальности.