Возрождение любви - Бобби Хатчинсон

Будь оно все проклято, она просто ничего не могла сказать! Ей нужен был анализ крови, сканирование мозга, электроэнцефалография, все совершенное медицинское оборудование, которого у нее нет, чтобы поставить диагноз Элли Рандольф Флетчер.

Без всех этих технологий Пейдж могла только предполагать, и предположения ее отнюдь не успокаивали.

Судорога была скорее симптомом, а не самой болезнью.

Повреждения при родах? Конечно, там были осложнения, достаточные, чтобы не исключать такую возможность. Врожденный дефект мозга? Ничего нельзя утверждать, надо только ждать и следить за тем, как будет развиваться Элли.

Недостаток кислорода в крови, внутричерепное кровоизлияние, поражение центральной нервной системы – прогрессирующее дегенеративное заболевание? Пейдж внимательно осмотрела маленький череп девочки в поисках опухоли, но ничего не нашла.

Перечень возможных вариантов был бесконечен, и ни одно из предположений ничего хорошего не сулило. И даже если Пейдж поставит правильный диагноз, что она может сделать? Об операциях брюшной полости здесь еще и не слышали, не говоря уже о мозговых операциях. Пейдж почувствовала себя плохо.

Однако она заставила себя улыбнуться, заворачивая девочку и передавая ее на руки Кларе.

– Она сейчас немного вялая, но это естественно после таких тяжелых судорог, которые вы описывали, – сказала Пейдж. – В остальном она выглядит нормально. Я даже не могу предположить, что вызвало у нее судороги. Все, что мы можем сделать, это только молиться, чтобы не было новых. Но не надо так уж волноваться – у семи детей из ста бывают судороги, Клара, и только немногие из них становятся постоянными.

Это была маленькая невинная ложь, потому что кроме нее Пейдж нечего было предложить: у нее не было лекарств, не было возможности провести анализы. Она даже не могла оставить ребенка у себя, чтобы пронаблюдать за ней, – Флетчеры должны вернуться на ферму к своему домашнему скоту, и вообще наблюдение будет безрезультатным, если нет лечения.

– Я хочу знать, будут ли еще судороги и когда.

В это утро других пациентов у Пейдж не было, и когда Тео, позаботившись о лошадях, зашел в дом. Пейдж пригласила Флетчеров в свою теплую кухню и угостила сандвичами и горячим супом, который грелся у нее на плите.

Пейдж старалась выглядеть веселой и оживленной до того момента, когда Флетчеры, приободренные ее поведением, не вскарабкались на свою двуколку уже в конце дня и помахали ей руками на прощание.

Когда скрип и стук колес замер вдали. Пейдж наконец-то могла перестать улыбаться. Она прикрыла за ними дверь, прислонилась к дверному косяку и разразилась потоком самых грязных ругательств, какие только знала.

Что хорошего от всех ее учебников, от всех лет практики, если она не может помочь одной крошечной девочке?!

В такие моменты все ее знания казались просто горькой насмешкой.

Она сидела, уронив голову на кухонный стол, на котором стыл нетронутый ею обед, когда поздно вечером в заднюю дверь проскользнул Майлс.

Она все еще была в своих джинсах – она переоделась в них, чтобы заняться домашними делами вне дома, принести дрова и воду, почистить стойло Минни и положить ей свежего сена и вообще за всеми этими делами забыться и избавиться от тяжелого ощущения, нависшего над ней грозовой тучей.

Она уже не надеялась, что Майлс сможет приехать сегодня вечером, проклиная, как всегда, отсутствие телефона, в итоге она никогда не знала, приедет он и когда.

– Майлс! Бог ты мой, Майлс, я так рада видеть тебя!

Она бросилась в его объятия, не дожидаясь, когда он сбросит свое тяжелое меховое пальто, не обращая внимания на снег, облепивший мех.

– Я вижу, ты оделась специально для меня.

Его рука в перчатке похлопала ее по заднице, которую облегали тесные брюки. Он крепко обнял ее и поцеловал, потом отстранился, чтобы снять пальто, шляпу и перчатки. Он сел на стул, расшнуровал свои мокасины из оленьей кожи и потом посадил ее к себе на колени, ожидая еще более страстного поцелуя.

Этот поцелуй затянулся надолго, пока он не встал и не поднял ее на руки. Через несколько секунд они уже были в ее спальне, и он швырнул ее джинсы на пол, где уже валялись его брюки.

Он не отвлекался на то, чтобы снять с нее остальную одежду, да и свою собственную – Пейдж дала ему понять, что она не хочет и не нуждается в предваряющей ласке. Они как безумные бросились в постель, и их взаимная страсть заставила их начать извиваться в тот же момент, когда Майлс вошел в нее.

Потом, лежа в объятиях друг друга, успокоенная его присутствием, Пейдж рассказала ему об Элли.

– Я чуть с ума не сошла, когда поняла, что ничего не могу сделать, – шептала она. – Маловероятно, что Клара и Тео когда-либо смогут заиметь другого ребенка, потому что у Клары скоро наступит климакс. И если она потеряет Элли…

Пейдж вздрогнула, и он еще теснее прижал ее к себе.

– Никто из нас не обладает божественной силой, дорогая. И одна судорога еще не означает смертный приговор. Как ты справедливо заметила Кларе, у некоторых детей бывают судороги по неизвестным причинам.

– Ты когда-нибудь испытываешь какие-то чувства к своим пациентам, Майлс? Просто ощущение у тебя в кишках, что что-то неправильно, хотя ты и не видишь никакой проблемы?

Она почувствовала, как он кивнул.

– Я хорошо это знаю. Это шестое чувство, которое развивается у некоторых врачей.

– Так вот, я испытываю такое чувство к девочке Элли. – Она вздохнула. – Пропади все пропадом, Майлс, но если бы я была пьющей женщиной, я бы сегодня напилась!

Он молча погладил ее по волосам и потом сказал со своим медленным акцентом:

– После смерти Бет я сильно пил.

– Бет… так звали твою жену?

Пейдж взяла его руку в свою и стала перебирать его пальцы, желая узнать что-нибудь о прошлом Майлса.

– Элизабет, но все ее называли Бет. Ты знаешь, Пейдж, когда у нее началось кровотечение, я чувствовал, что могу спасти ее. – Он издал звук, который можно было принять и за смешок, и за всхлип. – До сих пор мне так кажется, хотя прошло уже более девяти лет.

– Ты мог бы рассказать мне о том, как ты был молодым, Майлс? О своей семье?

Он глубоко вздохнул.

– Мой папа, генерал Джеймс Фрэнсис Болдуин, был профессиональным офицером в армии конфедератов. Он был человек жесткий, этот генерал. У него были четкие идеи о том, что и как должно происходить, чем должны заниматься его сыновья. – Голос его смягчился: – Мама была красавицей. Мне всегда говорили, что она была одной из самых красивых девушек в графстве, когда папа и она поженились. У нас была прекрасная жизнь, мы ни в чем не нуждались. Жили мы на хлопковой плантации около Чарлстона, эта земля в течение многих поколений принадлежала нашей семье.

Пейдж припомнила, как смотрела фильм «Унесенные ветром», и ее поразила невероятная мысль, от которой у нее дрожь пробежала по спине.

– У твоей семьи были рабы, Майлс?

– Конечно. – В его голосе прозвучало даже удивление, что она задает такой вопрос. – Bce знают, что у нас были рабы, это была часть нашей культуры. И меня, и моих братьев воспитывала Манди, наша черная няня. Так была устроена жизнь на Юге. Мало кто из них остался там после войны, после смерти Бет.

– У тебя было много братьев и сестер?

– Два брата, а из сестер никого не осталось в живых. У мамы было шестеро детей, нас, трое мальчиков, и две дочери и еще мальчик, который умер совсем еще маленьким. Я был средним. Мать нас баловала, отец редко бывал дома, поэтому мы, когда росли, пользовались большой свободой.

Пейдж по его голосу могла сказать, что он улыбается.

– Пожилые люди в округе называли нас повесами и запрещали своим внучкам разговаривать с этими дикими парнями Болдуинами, что очень привлекало к нам девушек.

Пейдж улыбнулась, представляя себе эти картины.

– Я особенно помню одно лето, перед тем, как началась война. Чапс был на два года старше меня, он приехал домой из колледжа, где изучал право. Я осенью должен был возвращаться в медицинское училище в Чарлстоне. Бо, который был на два года меня младше, учился еще в школе. Стояла очень жаркая погода, ни одного дождя за все лето. Папа был вне дома. Мы все были как дьяволята. Мы играли в азартные игры, дрались, крали хранившееся у папы самогонное виски, ездили на рыбную ловлю, носились на горячих конях, ухаживали за соседскими девушками. – Он громко рассмеялся. – Бедная мама все это лето просто с ума сходила.

Он замолчал, а Пейдж ждала продолжения его рассказа.

– Потом началась война. – Голос Майлса изменился, стал каким-то безжизненным. – Чапс умер в Манассасе. Бо заболел тифом в концентрационном лагере федератов и умер там за три месяца до окончания войны. Папа был убит в Гетисберге. Мама в действительности не была сильной женщиной, она всегда была избалованной, около нее всегда крутились служанки и слуги, которые защищали ее и ухаживали за ней. После войны она укрылась в какое-то царство грез, не хотела видеть мир таким, каким он стал.