Поспорить с судьбой - Оксана Панкеева

При виде Ольги, входящей с подносом, король поднялся с кресла, тяжело опираясь на спинку, и сделал несколько шагов ей навстречу. Кантор заметил, как он быстро перехватил при этом спинку соседнего кресла, чтобы не терять опору, и понял, почему он не ушел. Вовсе не из-за соседей, как он уверял, а просто потому, что он еще и ходить толком не может. А еще по гостям шастает! Сидел бы дома и не портил людям настроение. И нечего обнимать мою девушку, нечего! Я ее и сам могу обнять! А то обнимают тут все кому не лень!

— Ваше величество! — укоризненно сказала Ольга, и не думая покидать объятия короля. — Зачем вы встали? Вам же тяжело вставать. Сидели бы на месте. Упадете еще…

— Что ты! — улыбнулся король, который мгновенно повеселел и прекратил ныть. — Неужели я так похож на беспомощную развалину, неспособную встать даже для того, чтобы приветствовать даму?

— Выглядите вы просто потрясающе, — ответила Ольга. — Но как вы стоите на ногах, Жак мне рассказывал. Так что садитесь, и будем пить кофе. Вам сахар класть?

— Сахар? — удивился Кантор. — Что за извращение — сахар в кофе?

— А что тут такого? У нас его так и пьют.

— Клади, — сказал король, добрался до своего кресла и приземлился в него, как обычно, складываясь при этом под разными углами. — Может, хоть сахар как-то улучшит вкус этого напитка… Ты давно видела Киру?

— Сегодня, — охотно отозвалась Ольга. — А что?

— Как она там?

— Примерно, как и вы. Тоже встает, но ходит с трудом.

— А настроение у нее как?

— Ну какое может быть настроение? Делает мужественное лицо… вернее, пол-лица, и говорит, что все прекрасно. А на самом деле… сами понимаете. А у вас как дела? Я вас не видела… дай бог памяти…

— Всего неделю, — напомнил король. — Ну, чуть больше. С того памятного военного совета, на котором ты присутствовала в этом самом платье. А что, соскучилась?

При повторном упоминании о платье Кантор начал тихо звереть, и уговоры внутреннего голоса его отнюдь не успокоили, а просто привели к тому, что желание заехать королю по физиономии сменилось более мирным желанием сказать ему какую-нибудь гадость.

— Ужасно! — призналась Ольга. — Я хотела к вам прийти в среду, а вас Флавиус опиумом накачал. Потом хотела в пятницу, а у вас дела какие-то объявились… А вчера мы отмечали возвращение Элмара, и сегодня они с Жаком не в состоянии никуда ходить. Так я к вам и не выбралась.

— Я тоже соскучился, — сказал король, и его лицо озарилось теплой улыбкой, став от этого намного симпатичнее, чем обычно. — А как у меня дела… да ну их, от них одни расстройства. Достало оно меня все, вплоть до того, что я начал ныть и жаловаться, чего за мной никогда не водилось. Вот твоему другу пожаловался, так он меня высмеял.

— Нашли, кому жаловаться! Пожалуйтесь лучше мне, я вам посочувствую.

— Не вздумайте, — подал голос Кантор. — А то я опять над вами смеяться буду. Терпеть не могу, когда мужчины ноют. Особенно такие здоровенные, да еще и короли.

— Знаешь что? — король усмехнулся и хитро прищурился. — Если не прекратишь издеваться над моим расстроенным величеством, я настучу Александру, кто обнес его ботанический сад три луны назад. Он, между прочим, и сам любит ромашки, и до сих пор бесится из-за того, что их кто-то ободрал.

— Ну и что он мне сделает? — расхохотался Кантор. — Тоже мне, напугали!

— Это те самые ромашки, что он подарил Азиль? — засмеялась Ольга. — Так вот откуда они взялись!

— Именно оттуда, — кивнул король. — И хватило же наглости!

— О, мы, горячие мистралийские парни, ради прекрасных дам и не на такое способны! — Кантор широко улыбнулся, вспомнив, что претерпел товарищ Пассионарио ради все тех же прекрасных дам. — И скажите честно, разве Азиль того не стоит?

— А Ольга? — хитро поинтересовался его величество.

— Ольга — это само собой. Только она не питает такой страсти к цветам, как несравненная Азиль. Ради Ольги я бы без колебаний ополовинил вашу королевскую библиотеку, но поскольку вы и так позволяете ей там рыться, то это не имеет смысла.

— Какой я предусмотрительный! — порадовался король. — В некоторых вещах. Если бы у меня еще хватило ума не давать опрометчивых клятв…

— Я бедный, несчастный, никто меня не любит, все меня обижают… — плаксивым голосом проныл Кантор, откровенно передразнивая страдающего фигней короля.

— Ты, по-моему, уже просто хамишь, — обиделся его величество. — Не перебивай меня на каждом слове! И вообще, Ольга, пошли-ка ты его в лавку за сигарами, а пока он будет ходить, мы спокойно пообщаемся.

— Никуда я не пойду! — заявил Кантор, которого понесло. — Так я и согласился оставить девушку наедине с вами! Да еще в таком платье! Не успею я за дверь выйти, как вы наденете на нее чулки, которые вам так нравятся, и займетесь чем-нибудь неподобающим. Ольга, а у его величества действительно такой большой и толстый, как говорят его придворные дамы?

— Шуточки у тебя! — обиделась Ольга. — Ты точно озабоченный какой-то!

— А еще наглый, бессовестный и совершенно бестактный, — добавил король, у которого явно лопнуло терпение. — Ольга, я могу тебя попросить об одном одолжении? Сделай мне чаю, пожалуйста.

— Вы драться не будете? — уточнила Ольга, поднимаясь.

— Что ты, — заверил ее Кантор. — Даже если его величество и захочет съездить мне по морде за мою наглость и бестактность, у него не хватит на это сил. Он меня просто не догонит.

Король проводил Ольгу взглядом, убедился, что она дошла до кухни и загремела посудой, после чего перевел взгляд на Кантора. Он больше не улыбался, и в его бесцветных глазах светилась холодная властная жестокость.

— Придержи свой язык, — угрожающе произнес он, глядя на Кантора в упор, — или ты сегодня пожалеешь о том, что он у тебя вообще есть.

— И что вы мне сделаете? — ощетинился Кантор, поскольку ему стало немного жутковато. Когда король смотрел вот так, в упор, его ледяные глаза поразительно напоминали глаза советника Блая, неоднократно преследовавшие Кантора в кошмарных снах. — Отдадите Флавиусу за оскорбление короны?

Король чуть усмехнулся, отчего сходство стало еще сильнее, и жестко сказал:

— А тебе не приходило в голову, что, когда мне надоест слушать твои оскорбления, я могу просто ответить тем же? И поскольку я отлично знаю, где твое самое больное место, одного оскорбления с моей стороны в присутствии… той же Ольги, скажем, будет достаточно, чтобы раз и навсегда лишить тебя не только твоей наглости, но и элементарного достоинства.

Кантор застыл, окаменев от такого заявления, и понял, что на этот раз его сделали. Изящно и жестоко. Второй раз в жизни он так жестоко расплачивался за свой наглый язык, и это было еще больнее, чем в первый, когда он получил нож под ребро. Больнее, страшнее… и унизительнее. Поскольку защитить свою честь никакой возможности не будет. Король скажет свои несколько слов, и его слово будет последним, и возражать что-либо будет бесполезно, и даже отстоять свою поруганную честь в поединке не будет возможности — короли не вступают в поединки. Во всяком случае, в Ортане. И хвататься за пистолет либо морду ему бить бесполезно вдвойне, этим ничего не докажешь. И будешь, товарищ Кантор, сидеть и обтекать дерьмом со всех сторон, поскольку возразить тебе будет нечего, ведь скажет-то его величество чистую правду, и все это знают, и Ольга тоже… Ну, спасибо, Азиль…