В ожидании - Джон Голсуорси

— Неужели никто не в силах остановить эту банду?

Бобби Феррар покачал головой. Глаза его округлились.

Хьюберт встал:

— Сожалею, что разрешил посторонним впутаться в это дело. Идём, Джин.

Он отдал лёгкий поклон, повернулся и вышел. Джин последовала за ним.

Халлорсен и Бобби Феррар стояли, глядя друг на друга.

— Непонятная страна! — воскликнул американец. — Что же нужно было делать?

— Ничего, — ответил Бобби Феррар. — Когда дело попадёт к судье, представьте все свидетельские показания, какие сможете.

— Разумеется, представим. Счастлив был встретиться с вами, мистер Феррар.

Бобби Феррар усмехнулся. Глаза его округлились ещё больше.

XXIV

В установленном законом порядке Хьюберт был препровождён на Боустрит по ордеру, выданному одним из судей. Пребывая в состоянии пассивного протеста, Джин вместе с остальными членами семьи высидела до конца заседания. Подтверждённые присягой показания шести боливийских погонщиков мулов, которые засвидетельствовали факт убийства и утверждали, что оно было неспровоцированным, — с одной стороны; прямо противоположные показания Хьюберта, демонстрация его шрама, оглашение его послужного списка и допрос Халлорсена в качестве свидетеля — с другой, составили тот материал, на основании которого судье предстояло вынести решение. Он вынес его. Обвиняемый заключался под стражу впредь до прибытия затребованных защитой документов. Затем началось обсуждение столь часто опровергаемой на практике презумпции британской законности: «Пока преступление не доказано, задержанный считается невиновным», — в связи с просьбой последнего о передаче его на поруки, и Динни затаила дыхание. Мысль о том, что Хьюберт, только вчера женившийся и по закону считающийся невиновным, будет брошен в тюремную камеру вплоть до прибытия плывущих через Атлантику документов, была ей нестерпима. Однако солидный залог, предложенный сэром Конуэем и сэром Лоренсом, был в конце концов принят, и девушка вышла из зала, облегчённо вздыхая и высоко подняв голову. На улице её нагнал сэр Лоренс.

— Наше счастье, что у Хьюберта вид человека, неспособного солгать, сказал он.

— Этим, наверно, заинтересуются газеты, — пробормотала Динни.

— Голову даю на отсечение, что да, милая моя нимфа.

— Как это отразится на карьере Хьюберта?

— Думаю, что положительно. Запрос в палате общин дискредитировал его, но когда появятся заголовки: «Британский офицер против боливийских метисов», — они вызовут у публики чувства, которые мы питаем к нашим родным и близким.

— Больше всего мне жаль папу. С тех пор как это началось, волосы у него заметно поседели.

— В этой истории нет ничего позорного, Динни.

Девушка вздёрнула голову:

— Конечно, нет.

— Динни, ты напоминаешь мне необъезженного жеребёнка-двухлетку. В загоне он брыкается, на старте отстаёт, а приходит всё-таки первым. Вон летит твой американец. Подождём его? Он дал очень ценные показания.

Динни пожала плечами и почти сразу же услышала голос Халлорсена:

— Мисс Черрел!

Динни обернулась:

— От души благодарю вас, профессор, за всё, что вы сказали.

— Для вас я готов был даже солгать, только случай не представился. Как поживает больной джентльмен?

— Там покамест всё в порядке.

— Рад слышать! Я беспокоился за вас.

Сэр Лоренс вступил в разговор:

— Профессор, ваше заявление о том, что легче умереть, чем иметь дело с этими погонщиками, совершенно ошарашило судью.

— Жить с ними тоже достаточно неприятно. Могу подвезти вас и мисс Черрел, — меня ждёт машина.

— Если ваш путь лежит на запад, отвезите нас на границу цивилизации.

— Итак, профессор, — продолжал сэр Лоренс, когда все расселись, — что за мнение вы составили себе о Лондоне? Самый ли это варварский или самый цивилизованный город на свете?

— Я просто люблю его, — ответил Халлорсен, не сводя глаз с Динни.

— А я — нет, — тихо возразила та. — Ненавижу контрасты и запах бензина.

— Как мне, иностранцу, объяснить, за что я люблю Лондон? Наверное, за то, что он такой многообразный, что он — смешение свободы и порядка. Пожалуй, ещё за то, что он так отличается от наших городов. Нью-Йорк великолепен, жить в нём интересней, но он не такой уютный.

— Нью-Йорк, — вставил сэр Лоренс, — подобен стрихнину: сперва взбадривает, потом валит с ног.

— Я бы не мог жить в Нью-Йорке. Моё место — Запад.

— Широкие бескрайние просторы, — вполголоса произнесла Динни.

— Правильно, мисс Черрел. Они бы вам понравились.

Динни тускло улыбнулась:

— Никого нельзя безнаказанно вырывать с корнем, профессор.

— Верно, — поддержал её сэр Лоренс. — Мой сын как-то поднял в парламенте вопрос о необходимости организовать эмиграцию, но убедился, что у народа крепкие корни, и бросил эту затею, как горячую картофелину.

— Прямо не верится! — воскликнул Халлорсен. — Когда я смотрю на ваших горожан — низкорослых, бледных, разочарованных, я всегда удивляюсь, какие у них могут быть корни.

— Чем ярче выражен у человека городской тип, тем крепче у него корни. Широкие просторы для такого — пустой звук. Улицы, жареная рыба, кино вот и всё, что ему нужно. Не высадите ли меня здесь, профессор? Динни, а ты куда?

— На Оукли-стрит.

Халлорсен остановил машину. Сэр Лоренс вышел.

— Мисс Черрел, окажите мне честь, позвольте доставить вас на Оукли-стрит.

Динни наклонила голову.

Сидя рядом с американцем в закрытой машине, она испытывала неловкость. Как он использует представившуюся возможность? Внезапно, не глядя на неё, он сказал:

— Как только решится судьба вашего брата, я отплываю. Собираюсь предпринять экспедицию в Новую Мексику. Я всегда буду считать большим счастьем знакомство с вами, мисс Черрел.

Он стиснул руки, на которых не было перчаток, и сдавил их коленями. Этот жест тронул девушку.

— Я искренне сожалею, профессор, что сначала, так же как мой брат, составила себе неверное представление о вас.

— Это было естественно. Когда закончу здесь свои дела и уеду, буду с радостью вспоминать, что заслужил ваше расположение.

Динни порывисто протянула ему руку:

— Да, заслужили.

Он взял руку девушки, медленно поднёс к губам и осторожно опустил. Динни почувствовала себя глубоко несчастной. Она застенчиво прибавила:

— Вы научили меня по-новому смотреть на американцев, профессор.

Халлорсен улыбнулся:

— Это уже кое-что.

— Боюсь, что я очень заблуждалась. Я же, в сущности, их совсем не знала.

— В этом наша беда. Мы, в сущности, не знаем друг друга. Из-за какихто пустяков действуем друг другу на нервы. Но я всегда буду помнить вас как улыбку на лице вашей страны.

— Вы очень любезны, — сказала Динни. — Мне хочется, чтобы так было на самом деле.

— Если бы я мог получить вашу фотокарточку, я хранил бы её, как сокровище.

— Разумеется, получите. Не знаю, найдётся ли у меня приличная, но лучшая из всех — за вами.

— Благодарю. Если разрешите, я, пожалуй, сойду здесь. Я что-то не слишком уверен в себе. Такси вас довезёт.

Халлорсен постучал в стекло и отдал распоряжение шофёру.

— До свидания, — сказал он и снова взял её руку, подержал в своих, пожал и вышел из машины.

— До свидания! — прошептала Динни, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя, как что-то сжимает ей горло.

Пять минут спустя машина остановилась у подъезда Ферзов, и Динни, подавленная, вошла в дом.

Когда она проходила мимо комнаты Дианы, дверь открылась и Диана, которую девушка не видела со вчерашнего дня, шепнула:

— Зайдите ко мне, Динни.

Голос был такой насторожённый, что у Динни по коже побежали мурашки. Они сели на кровать с пологом, и Диана тихо и торопливо заговорила:

— Ночью он вошёл ко мне и пожелал остаться. Я не посмела отказать. Он изменился. Я чувствую, что это опять начало конца. Он теряет контроль над собой. По-моему, надо отправить куда-нибудь детей. Хилери не согласится их взять?

— Разумеется, согласится. И моя мама тоже.

— Пожалуй, лучше второе.

— А не уехать ли и вам?

Диана со вздохом покачала головой:

— Это только ускорит развязку. Можете вы отвезти детей без меня?

— Конечно. Но неужели вы действительно думаете, что он…

— Да. Он опять пришёл в возбуждённое состояние. Я ведь изучила симптомы. Вы заметили, Динни, каждый вечер он все больше пьёт. А это тоже признак.

— Если бы он мог преодолеть свой страх и начал выходить!

— Вряд ли это поможет. Здесь, что бы ни произошло, — пусть даже самое худшее, — мы хоть знаем, как быть. А случись это при посторонних, мы сразу же лишимся свободы действий.

Динни пожала ей руку:

— Когда увезти детей?

— Поскорее. Я ему ничего не скажу, а вы постарайтесь уехать как можно незаметнее. Мадемуазель приедет потом, если ваша мама не будет возражать.