Мои воспоминания - Илья Толстой

   Он смеялся с заливом, чисто по-детски, и тогда голос его становился еще тоньше.

   Вечером, после обеда, все собрались в зале.

   В это время в Ясной гостили дядя Сережа (брат отца), князь Леонид Дмитриевич Урусов (тульский вице-губернатор), дядя Саша Берс с молоденькой женой, красавицей грузинкой Патти, и вся семья Кузминских.

   151

   Тетю Таню попросили петь.

   Мы с замиранием сердца слушали и ждали, что скажет о ее пении Тургенев, известный знаток и любитель.

   Он, конечно, похвалил, и, кажется, искренне.

   После пения затеяли кадриль.

   Bo-время кадрили кто-то спросил у Тургенева, танцуют ли еще французы старую кадриль, или же все танцы сводятся к канкану. Тургенев сказал: "Старый канкан вовсе не тот неприличный танец, который теперь танцуют в кафешантанах; старый канкан приличный и грациозный танец". И вдруг Иван Сергеевич встал, взял за руку одну из дам и, заложив пальцы за проймы жилета, по всем правилам искусства, отплясал старинный канкан с приседаниями и выпрямлением ног.

   Все хохотали, и больше всех хохотал он сам15.

   После чая "большие" начали о чем-то говорить, и между ними завязался горячий спор. Больше всех горячился и напирал на Тургенева князь Урусов.

   Это было то время, когда в отце уже началось его "духовное рождение" (как он называл этот период сам), и князь Урусов был одним из первых его искренних единомышленников и друзей.

   Не помню, что доказывал князь Урусов, сидя у стола против Ивана Сергеевича и широко размахивая рукой, как вдруг случилось что-то необыкновенное: из-под Урусова выскользнул стул, и он, как сидел, так и опустился на пол с вытянутой вперед рукой и грозяще приподнятым указательным пальцем.

   Нисколько не смутившись, он, сидя на полу и жестикулируя, продолжал начатую фразу.

   Тургенев взглянул на него сверху вниз и неудержимо расхохотался.

   -- Он меня убивает, il m'assomme, этот Трубецкой, -- визжал он, сквозь смех путая фамилию князя.

   Урусов чуть-чуть не обиделся, но потом, видя, что хохочут и другие, поднялся и рассмеялся сам.

   В один из вечеров сидели в маленькой гостиной за круглым столом.

   Была чудная летняя погода.

   Кто-то предложил (кажется, мама), чтобы каждый из присутствующих рассказал самую счастливую минуту своей жизни.

   152

   -- Иван Сергеевич, начинайте вы,-- сказала она, обращаясь к Тургеневу.

   -- Самая счастливая минута моей жизни была та, когда я по глазам любимой женщины впервые узнал, что она меня любит, -- сказал Иван Сергеевич и задумался.

   -- Сергей Николаевич, теперь ваша очередь, -- сказала тетя Таня, обращаясь к дяде Сереже.

   -- Я скажу вам только на ухо, -- ответил дядя Сережа, улыбаясь своей умной саркастической улыбкой.

   -- Самая счастливая минута жизни... -- дальше он говорил шепотом, нагнувшись к самому уху Татьяны Андреевны, и что он сказал, я не слыхал.

   Я видел только, как тетя Таня отшатнулась от него и засмеялась.

   -- Ай, ай, ай, вы вечно что-нибудь такое скажете, Сергей Николаевич! Вы невозможный человек.

   -- Что сказал Сергей Николаевич? -- спросила мама, никогда не понимавшая шуток.

   -- Я после скажу тебе.

   На этом начатая затея и оборвалась.

   В третий приезд Тургенева я помню тягу.

   Это было второго или третьего мая 1880 года.

   Мы пошли всей компанией, то есть папа, мама и мы, дети, за Воронку.

   Папа поставил Тургенева на лучшее место, а сам стал шагах в полутораста от него на другом конце той же поляны.

   Мама стояла с Тургеневым, а мы, дети, невдалеке от них развели костер.

   Папа стрелял несколько раз и убил двух вальдшнепов, а Ивану Сергеевичу не везло, и он все время завидовал счастью отца.

   Наконец, когда стало уже темнеть, на Тургенева налетел вальдшнеп, и он выстрелил.

   -- Убили? -- крикнул отец с своего места,

   -- Камнем упал, пришлите собаку поднять, -- ответил Иван Сергеевич.

   Папа послал нас с собакой, Тургенев указал нам, где искать вальдшнепа, но как мы ни искали, как ни искала собака -- вальдшнепа не было.

   Наконец подошел Тургенев, пришел папа -- вальдшнепа нет.

   -- Может быть, подранили, мог убежать, -- говорил папа, удивляясь, -- не может быть, чтобы собака не нашла, она не может не найти убитую птицу.

   -- Да нет же, Лев Николаевич, я видел ясно, говорю вам, камнем упал, не раненый, а убитый наповал, я знаю разницу.

   -- Но почему же собака его не находит? -- не может быть, -- что-нибудь не то.

   -- Не знаю, но только скажу вам, что я не лгу, камнем упал, -- настаивал Тургенев.

   Так вальдшнепа и не нашли, и остался какой-то неприятный осадок, как будто кто-то из двух не совсем прав. Или Тургенев, говоря, что он убил вальдшнепа наповал, или папа, утверждая, что собака не может не найти убитой птицы.

   И это случилось как раз тогда, когда обоим так хотелось избежать всяких недоразумений.

   Ведь для этого они даже избегали серьезных разговоров и проводили время только в приятных развлечениях...

   Вечером, прощаясь с нами, папа тихонько шепнул нам, чтобы мы утром пораньше пошли опять на это место и поискали бы хорошенько.

   И что же оказалось?

   Вальдшнеп, падая, застрял в развилине, на самой макушке осины, и мы насилу его оттуда вышибли.

   Когда мы торжественно принесли его домой, это было целое событие, которому папа и Тургенев радовались еще гораздо больше, чем мы.

   Оба они оказались правы, и все кончилось к обоюдному удовольствию.

   Иван Сергеевич ночевал внизу, в кабинете отца.

   Когда все разошлись, я проводил его в его комнату, и, пока он раздевался, я посидел на его постели и завел разговор об охоте.

   Он спросил меня, умею ли я стрелять?

   Я ответил, что да, но что я не хожу на охоту, потому что у меня плохое одноствольное ружье.

   -- Я подарю вам ружье, -- сказал он, -- у меня в Париже их два, и одно из них мне совсем не нужно. Оно недорогое, но хорошее. Когда я в следующий раз приеду в Россию, я привезу его.

   154

   Я сконфузился, благодарил и был страшно счастлив, что у меня будет "центральное" ружье.

   К сожалению, после этого Тургенев в России больше не был16.

   Ружье, о котором он говорил, я впоследствии хотел выкупить у его наследников не как "центральное", а как "тургеневское", но мне это не удалось.

   Вот все, что я помню об этом милом, наивно-сердечном, с детскими глазами и детским смехом, человеке, и в моем представлении величие его сливается с обаянием добродушия и простоты.