Мои воспоминания - Илья Толстой

   Но эта неловкость -- одно физическое впечатление -- больше ничего; и если при встрече с Вами у меня опять будут "мальчики бегать в глазах", то, право же, это произойдет не оттого, что я дурной человек. Уверяю Вас, что другого объяснения придумывать нечего. Разве прибавить к этому, что я гораздо старше Вас, шел дру-

   148

   гой дорогой... Кроме, собственно, так называемых литературных интересов -- я в этом убедился, -- у нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее, моя вся построена на прошедшем... Идти мне за вами -- невозможно; Вам за мною -- также нельзя. Вы слишком от меня отдалены, да и, кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем. Я могу уверить Вас, что никогда не думал, что вы злы, никогда не подозревал в Вас литературной зависти. Я в Вас (извините за выражение) предполагал много бестолкового, но никогда ничего дурного; а Вы сами слишком проницательны, чтобы не знать, что если кому-нибудь из нас двух приходится завидовать другому,--то уже, наверное, не мне"6.

   В следующем году он пишет отцу письмо, которое, как мне кажется, служит ключом к пониманию отношений Тургенева к отцу.

   "Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета -- не сделались только литератором. Не спорю -- может быть, вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо? Я шучу, -- а в самом деле мне бы ужасно хотелось, чтобы вы поплыли наконец на полных парусах"7.

   Мне кажется, что Тургенев как художник видел в моем отце только его огромный литературный талант и не хотел признавать за ним никакого права быть чем-либо другим, кроме как художником-литератором. Всякая другая деятельность отца точно обижала Тургенева,-- и он сердился на отца за то, что отец не слушался его советов и не отдавался исключительно одной литературной деятельности. Он был много старше отца, не побоялся считать себя по таланту ниже его и только одного от него требовал: чтобы отец положил все силы своей жизни на художественную деятельность. А отец знать не хотел его великодушия и смирения, не слушался его, а шел той дорогой, на которую указывали ему его духовные потребности. Вкусы же и характер самого Тургенева были совершенной противоположностью

   149

   характеру отца. Насколько борьба вообще воодушевляла отца и придавала ему сил -- настолько она была несвойственна Тургеневу8.

   Будучи вполне согласен со взглядами моей сестры, я добавлю их фразой покойного Николая Николаевича Толстого, который говорил, что "Тургенев никак не может помириться с мыслью, что Левочка растет и уходит у него из-под опеки".

   В самом деле, когда Тургенев был уже известным писателем, Толстого еще никто не знал и, по выражению Фета, только "толковали о его рассказах из "Детства".

   Я представляю себе, с каким скрытым благоговением должен был в это время относиться к Тургеневу совсем еще юный, начинающий писатель.

   Тем более что Иван Сергеевич был большим другом его старшего и любимого брата Николая.

   В подтверждение этого моего мнения привожу отрывок из письма В. П. Боткина, близкого друга отца и Ивана Сергеевича, к А. А. Фету, написанного непосредственно после их ссоры:

   "Я думаю, что, в сущности, у Толстого страстно любящая душа и он хотел бы любить Тургенева со всею горячностью, но, к несчастью, его порывчатое чувство встречает одно кроткое, добродушное равнодушие. С этим он никак не может помириться"9.

   Сам Тургенев рассказывал, что в первые времена их знакомства отец следовал за ним по пятам, "как влюбленная женщина", а он одно время начал его избегать, боясь его оппозиционного настроения.

   Я боюсь утверждать, но мне кажется, что так же, как Тургенев не хотел ограничиваться "одними простыми дружелюбными отношениями", так и мой отец слишком горячо относился к Ивану Сергеевичу, и отсюда-то и проистекло то, что они никогда не могли встретиться без того, чтобы не поспорить и не поссориться.

   Моего отца, быть может, раздражал слегка покровительственный тон, принятый Тургеневым с первых дней их знакомства, а Тургенева раздражали "чудачества" отца, отвлекавшие его от его "специальности -- литературы".

   В 1860 году, еще до ссоры, Тургенев пишет Фету: "...А Лев Толстой продолжает чудить. Видно, так уже

   150

   написано ему на роду. Когда он перекувырнется в последний раз и станет наконец на ноги?"10

   Так же отнесся Тургенев и к "Исповеди" моего отца, которую он прочел незадолго до своей смерти. Обещав ее прочесть, "постараться понять" и не "сердиться", он "начал было большое письмо в ответ... "Исповеди", но не кончил... потому, чтобы не впасть в спорный тон"11.

   В письме к Д. В. Григоровичу он назвал эту вещь, построенную, по его мнению, на неверных посылках, "отрицанием всякой живой человеческой жизни" и "своего рода нигилизмом"12.

   Очевидно, что Тургенев и тогда не понял, насколько сильно завладело отцом его новое мировоззрение, и он готов был и этот порыв причислить к его всегдашним чудачествам и кувырканиям, к которым он когда-то причислял его занятия педагогией, хозяйством, изданием журнала и проч.

   Иван Сергеевич был в Ясной Поляне на моей памяти три раза13.

   Два раза в августе и в сентябре 1878 года, и в третий и последний раз в начале мая 1880 года.

   Все эти приезды я помню, хотя возможно, что некоторые мелочи я могу перепутать.

   Я помню, что, когда мы ждали Тургенева, это было целое событие, и больше всех волновалась мама. От нее мы узнали, что папа был с Тургеневым в ссоре и когда-то вызывал его на дуэль и что теперь он едет, вызванный письмом папа, чтобы с ним мириться.

   Тургенев все время сидел с папа, который в эти дни даже не "занимался", и раз, как-то в середине дня, мама собрала всех нас, в необычный час, в гостиную, где Иван Сергеевич прочел свой рассказ "Собака"14.

   Я помню его высокую, мощную фигуру, седые, шелковистые, желтоватые волосы, несколько разгильдяйную, мягкую походку и тонкий голос, совершенно не соответствующий его величавой внешности.

   Он смеялся с заливом, чисто по-детски, и тогда голос его становился еще тоньше.

   Вечером, после обеда, все собрались в зале.

   В это время в Ясной гостили дядя Сережа (брат отца), князь Леонид Дмитриевич Урусов (тульский вице-губернатор), дядя Саша Берс с молоденькой женой, красавицей грузинкой Патти, и вся семья Кузминских.