Джип из тыквы - Елена Логунова

В первый момент мне кажется, что это большой растрепанный букет оранжевых и белых осенних хризантем. Стебли цветов некрасиво стянуты полиэтиленом…

Черт! Это же Белка!

Собака лежит на боку, ее лапы обмотаны скотчем. На морде тоже блестит широкая полоса липкой ленты, зато хвост свободен. Он дергается, и бока ходят вверх-вниз, значит, Белка жива, но не слышно ни звука.

– Ах ты сволочь!

Забыв, что мои ноги тоже связаны, я пытаюсь вскочить и падаю на бок.

Валентин хохочет и сквозь смех командует:

– Сидеть!

И снова хохочет.

– Развяжи Белку, скотина, – прошу я. – У нее лапа больная. Что тебе собака-то сделала?

– Собака – друг человека! – с чувством провозглашает Валентин и вынимает из кармана что-то металлическое, блестящее. – И этот друг мне сейчас поможет.

Он щелкает в воздухе кусачками. «Клац, клац!» – звонко цокает металл, подбираясь к дергающемуся собачьему хвосту.

– Спокойствие, только спокойствие! – говорит Валентин то ли мне, то ли Белке.

Я швыряю в него газету. Она падающей птицей пролетает мимо цели.

– Боже, какая экспрессия!

Смеясь, Валек подхватывает Белкин хвост и поднимает его кончик повыше, чтобы мне было лучше видно.

– Знаешь анекдот про собаку, которой любящие хозяева резали хвост по частям, чтобы не так больно было?

– Не надо! Прекрати! Чего ты хочешь? Чтобы я написала любовную записку Максу? Да без проблем!

Я хватаю другую бумажку.

– Все, я уже пишу: «Максим, любовь моя!» Так пойдет?

– Прекрасно, – Валек покачивается на корточках, как кобра, не опуская кусачки и Белкин хвост. – Давай дальше. «Прости меня, дуру».

– Ох, прости меня, дуру грешную, – повторяю я, торопливо черкая ручкой.

– Грешную – это уже перебор, ну да ладно, не буду править твой авторский стиль, – рассуждает Валек. – Теперь так: «Если мы будем вместе, я сломаю тебе жизнь».

– Однозначно, – шиплю я сквозь зубы и пишу, что велено.

– «Без меня тебе будет лучше, – диктует Валек. – Будь счастлив, мой самый родной человек». Что опять?

Я угрюмо смотрю на него.

– Я настаиваю на этой формулировке: «мой самый родной человек», – Валентин прицеливается и одним движением отхватывает с кончика собачьего хвоста метелку шерсти.

– Прекрати!

Я дописываю про родного человека.

– «Ты замечательный муж», – продолжает диктант Валентин.

– Ну, нет! – возмущаюсь я.

Я с Максом даже не спала ни разу, какой он мне муж?!

– Как это – нет? – преувеличенно удивляется Валентин. – А печать в паспорте? А запись в загсе? Они, конечно, сделаны только вчера, но датированы прошлой неделей, так что все чин чином: «Поздравляю вас, теперь вы муж и жена!»

«Вот жулики! – ахает мой внутренний голос. – Они успели сделать вас супругами! Не иначе, дали взятку кому-то в загсе!»

– Я докажу, что это липа! – обещаю я. – У меня есть друзья, в том числе и в полиции, они и в этой вашей афере разберутся!

– Да какая афера, деточка, бог с тобой! – Валентин обмахивается собачьим хвостом. – Со стороны Макса это благороднейший поступок – жениться на такой неуравновешенной особе, как ты. Ты же чокнутая, это очевидно!

– Сам ты чокнутый, – обижаюсь я.

– Я не чокнутый, я умный, – не соглашается он. – И поумнее твоего супружника, хотя он будет побогаче… Ладно, не отвлекайся, пиши. Осталось немного: «Целую тебя, твоя Маша».

Валентин звучно чмокает воздух и хлопает ресницами. Потом клацает кусачками и интересуется:

– Или будем резать шавке хвост?

Я не могу позволить моральному уроду калечить животное.

Дописываю последнюю фразу, ставлю точку и резко протягиваю ему лист.

– Ты же видишь, у меня руки заняты, – укоряет меня Валентин. – Положи письмо на подушку.

– А ты собаку развяжи!

Я с жалостью смотрю на Белку и не успеваю заметить движения Валентина. В следующий момент он уже крепко держит меня за руки.

Лапы у него большие и твердые, как наручники. Моим запястьям больно, я роняю записку и ручку.

– Тихо, тихо, – насмешливо шепчет Валентин. – А то я и тебе пасть заклею!

Он связывает мои руки и отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.

В этот момент мне становится страшно, и это очень плохо: у эмпата, как у чекиста, должны быть ясная голова и холодное сердце. Мое же так прыгает в груди, что отчетливо содрогается весь организм, даже зубы стучат.

– Боишься? – понятливо улыбается Валентин.

Крепко сжав зубы, чтобы они не клацали, как кастаньеты, я включаю взгляд эмпата и высматриваю источник радости и удовольствия Валентина. Так сказать, иду к истокам – и нахожу их.

Они противно булькают в омерзительном болоте.

Мамочка моя! Да этот парень – садист!

«Только не показывай, что тебе больно и страшно, – торопливо подсказывает мне внутренний голос. – Ему нравится издеваться над беспомощными».

Я лихорадочно соображаю: что будет, если у меня получится развернуть поток эмоций Валентина вспять?

В случае с мадам Герасим мне удалось обратить ее злорадство в бессильный страх и таким образом обезвредить противника, но с Валентином может получиться только хуже. Место хихикающего игривого пакостника займет хладнокровный мучитель.

И что же мне делать?

Пока я думаю, Валентин все решает сам.

– Поедем, красотка, кататься! – запевает он.

Я понимаю, что это не музыкальное сопровождение, а озвученная программа действий, когда меня подхватывают на руки.

Свет из распахнутой двери растворяется в ночи, как ложка меда в бочке дегтя.

На освещении территории санаторское начальство экономит, разумно полагая, что благонравным пациентам, соблюдающим режим, ночная иллюминация вовсе ни к чему. В результате в трех шагах от порога окружающая действительность тонет во мраке, и только разлапистые ветки высоких деревьев выплескиваются в звездное небо чернильного цвета щупальцами.

Вот теперь мне по-настоящему жутко, да еще и холодно. Мой наряд для спонтанной ночной прогулки составляют короткая трикотажная ночнушка и авторские браслеты из скотча.

«Не завопить ли?» – явно в сомнении произносит мой внутренний голос.

Завопить я могу, и еще как – Монсеррат Кабалье обзавидуется! – но это будет искусство ради искусства. В ближайшем коттедже ни проблеска света, и очень мало надежды, что на мой одиночный вопль мирно спящий курортный люд отреагирует оперативно и адекватно. А заорать повторно Валентин, конечно, не даст. По голове он мне даст, да еще скотчем рот заклеит.

Понимая это, я благоразумно помалкиваю, не дергаюсь, и вынос тела происходит без помех и осложнений. Валентин спускается с крыльца, и на полянке за рябиновым кустом обнаруживается белое пятно: моя машина.

Мое воображение живо набрасывает стандартную сцену триллера: «Преступник запихивает жертву в багажник». Такая сюжетная коллизия обещает скверный финал!

Я холодею, но пока все идет не так уж плохо: Валентин открывает заднюю дверь «Рено» и вполне аккуратно укладывает меня на диванчик.

Воображение, выдохнув и снова вдохнув, воодушевленно рисует другую стандартную сцену триллера: «Неожиданное нападение на водителя сзади». Мои руки связаны не за спиной, и теоретически я могу удавкой набросить их на горло Валентина, когда он сосредоточится на дороге!

В голливудских фильмах этот трюк исполняют притаившиеся на заднем сиденье грабители, наемные убийцы, ожившие мертвецы и прочие несимпатичные личности. Для положительной героини, каковой я уверенно ощущаю себя, такие действия нетипичны, но я отказываюсь от мысли придушить Валентина вовсе не потому, что боюсь испортить амплуа или карму.

К сожалению, Валентин и в самом деле не дурак. Прежде чем сесть за руль, он окончательно лишает меня свободы действий, пристегнув ремнем.

«Ну, все, – сдаются мои внутренний голос и воображение. – Теперь только молиться».

Я готова воззвать к высшим силам, но сначала должна еще кое-что узнать у низкой твари, которая устраивается за рулем:

– Что ты сделал с собакой?

– Ничего плохого, – Валентин поворачивает ключ в замке зажигания. – Развязал! Цела твоя собака и невредима.

Это немного успокаивает.

– А со мной что будет?

– Кто знает… – Валентин ловит мой взгляд в зеркале и подмигивает. – Жизнь покажет! Поглядим.

Вообще-то прямо сейчас смотреть мне не на что. Я лежу на боку, и перед моими глазами настойчиво маячит карман на спинке переднего сиденья. Увы, он пуст, значит, это не намек на дальнейшее развитие сюжета.

Машина едет, Валентин мурлычет, а я ворочаюсь, пытаясь дотянуться до застежки ремня безопасности.

– Лежи смирно, – советует Валентин. – Осталось совсем недолго.

Я не рискую уточнить, о чем это он. Недолго нам ехать или недолго мне жить?

Фары встречного автомобиля на секунду заливают салон призрачным золотым сиянием, и для меня это как обещание, что скоро я увижу свет в конце тоннеля. Сдается мне, это мой последний путь.