Оранжерея - Чарлз Стросс

Яна отмахивается.

– Просто имей в виду, что Фиоре приходит сюда раз в неделю и ты должна будешь открыть ему ту комнатушку и оставить его там на час или два. Если он хочет взять какие-либо бумаги, запиши, что он берет, а затем напомни ему вернуть это.

– Кто-нибудь еще?

– Ну… если епископ появится, дашь ему доступ во все помещения. – Она кривится. – И не спрашивай меня о компьютере. Мне никто не рассказывал, как им пользоваться, и я не очень понимаю эту штуку, но, если хочешь возиться с ним от нечего делать – валяй. Только помни, что все твои действия на нем сохраняются в логах. – Яна ловит мой взгляд. – Да, реально – все, – выделяет она голосом.

Мой пульс учащается.

– На компьютере? Или… вообще в этих стенах?

– Возможно, отмечается даже то, на каких страницах люди открывают книги, – тихо проговаривает она. – Ты заметила, что все они – в твердых обложках? Ты удивишься, но и в темные века технология позволяла создать миниатюрные устройства слежки. Их можно прятать в корешках книг и определять, на какой странице читатель находится. И все это – без нарушения протокола.

– Но ведь протокол… – Я осекаюсь.

Технически телевизор не кажется слишком сложным устройством, но так ли это на самом деле? Из чего он реально состоит? В нем должны быть либо камеры, либо очень сложная система визуализации…

– Темные века были не только темными, но и быстрыми. Речь о периоде, когда наши предки разви́лись от уровня счетных палочек до уровня создания первых эмоциональных машин. Они прошли путь от знахарей с ядохимикатами, которые не могли приладить на место даже чисто отрезанную конечность, до регенерации тканей, полного контроля над протеомом и геномом и выращивания частей тела на заказ. От использования ракет для вывода на орбиту до первых многоразовых ракетных ступеней. На все про все – девяносто лет по древнему летосчислению, или примерно три гигасекунды. – Яна берет паузу, чтобы отпить чая. – Проще простого нам, современным людям, недооценивать ортогуманоидов минувших эпох. Но от этой привычки избавляешься, пожив здесь некоторое время. И следует отдать им должное, духовенство – экспериментаторы – находятся здесь дольше, чем все мы. Даже Харшоу, а он работает напрямую на них. – Она произносит его имя с отвращением, и мне интересно, чем он ее обидел.

– Думаешь, они разбираются в этом больше, чем мы? – спрашиваю я заинтригованно.

– Чертовски больше. – Яна явно прониклась духом симуляции – говорит на древнем сленге, которым за ее пределами щеголяют лишь реальные старожилы. – Думаю, у нас здесь происходит нечто более серьезное, чем может показаться на первый взгляд. И гораздо больше, чем можно было бы ждать всего лишь за пять мегасекунд времени, прогресс в регуляции этого общества уже достигнут. – Ее глаза резко мечутся в угол комнаты прямо над дверью, и я слежу за направлением ее взгляда. – Отчасти потому, что экспериментаторы видят все, слышат все, включая наш с тобой разговор… но только отчасти.

– Но, конечно, это еще не все?

Яна загадочно улыбается мне.

– Перерыв закончился, душка. Пора приступать к работе.

* * *

Я возвращаюсь домой поздно, устав от оформления книг и многочасового стояния на абонементе. Когда я вхожу в дверь, меня грызет чувство страха. В гостиной горит свет, слышен звук телевизора. Сначала я направляюсь на кухню, чтобы перекусить, и именно там меня застает Сэм.

– Где ты была? – спрашивает он.

– На работе. – Я устало нападаю на банку овощного супа, помогая себе ломтем хлеба.

– О. – Пауза. – И что тебе назначили? Чем занимаешься?

Он зачем-то положил масло в холодильник, и оно стало твердым как камень. Ну что за идиот.

– Тренируюсь, чтобы стать новым городским библиотекарем. Занятость – всего три дня в неделю, зато каждый рабочий день – одиннадцатичасовой.

– Гм. – Сэм наклоняется, чтобы вложить грязную тарелку в посудомоечную машину. Я успеваю остановить его как раз вовремя – она полна чистых вещей.

– Погоди, сначала нужно ее разгрузить, смекаешь?

– А, ну да. – Он смотрит с досадой. – Значит, городу нужен новый библиотекарь?

– Да. – Я не должна ему ничего объяснять, верно? Или все же сто́ит объясниться?

– Ты знаешь Яну?

– Яну? – Он задумывается. – Нет. Я даже не знал, что у нас есть библиотека.

– Она уходит через пару месяцев, и им нужен кто-то на ее место.

Он начинает вынимать тарелки из нижнего лотка посудомоечной машины и складывать их на столешницу.

– Ей не нравится работа? Если она такая плохая, почему ты на нее соглашаешься?

– Дело не в этом. – Я наконец заканчиваю вываливать суп из банки и ставлю кастрюлю на раскаленную конфорку. – Она уходит, потому что беременна. – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он сосредоточен на посудомоечной машине, игнорирует меня. Все еще дуется, я подозреваю.

– Беременна? Ого. – Голос Сэма звучит немного удивленно. – Почему кто-то захотел завести ребенка здесь, интересно.

– Наши тела фертильны, Сэм.

Я успеваю поймать тарелки, которые он выгружал, как раз вовремя. Выпрямляюсь в полуметре от его носа – и он слишком взволнован, чтобы избежать моего взгляда.

– Мы фертильны?

– Так говорит Яна, и, судя по ее положению, ей можно довериться. – Я хмуро смотрю на Сэма, затем поворачиваюсь к кастрюле с супом. – Дашь мне тарелку?

– Да, конечно. – Бедный парень выглядит искренне потрясенным. Я не виню его – у меня было несколько часов, чтобы подумать об этом, и я все еще привыкаю к этой идее. – Что… что за ерунда.

– Сам подумай, мы подписались бы на участие в эксперименте, который продлится, скажем, сто мегасекунд? Забавная штука – эти их библиотеки – там можно найти любую информацию. Срок созревания человеческого новорожденного в ортогуманоидной утробе составляет двадцать семь, порой – двадцать восемь мегасекунд. Тем временем все мы здесь фертильны, и нам сказали, что мы можем заработать очки в счет бонусов по окончании эксперимента, занимаясь сексом. Исторический коэффициент зачатия у занимающихся сексом в период фертильности здоровых ортогуманоидов составляет примерно тридцать процентов за менструальный цикл. Как тебе это нравится?

– Ты хоть понимаешь, что чуть не… – Сэм держит тарелку с супом перед собой, будто это щит, с помощью которого он пытается удержать меня на расстоянии.

Я смотрю на него.

– Не говори этого.

– Я… – Его кадык дергается. – Вот, возьми.

Я беру тарелку.

– Мне кажется, я знаю, что ты подумала. Да, я именно это хотел сказать, и я беру свои слова обратно, хотя и слова не проронил. Хорошо? – Он произносит это очень быстро, глотая слова, будто нервничает.

– Да, ты ведь ничего не говорил.

Я очень осторожно ставлю тарелку на стол, потому что нет необходимости бросать ее Сэму в голову. А также потому, что, немного успокоившись, я понимаю: по сути, он прав, и он не сообщил, что, если бы я добилась своего той ночью и