Судьба страха - Рон Хаббард

Я поспешил к лимузину, заходя с одной стороны, чтобы полюбоваться им в профиль.

Длиной — с полквартала!

Черная краска немного тусклая, но какие линии! Классика! На дверце распростер крылья алый рогатый орел с бешеными глазами.

Да, сильное впечатление!

Я поспешил обогнуть машину, чтобы глянуть с другой стороны. Такой же орел!

Я открыл заднюю дверцу. Сколько пространства! С другой стороны, по всей длине — нечто вроде койки. Спинка переднего сиденья — металлический стержень. Полевой радиотелефон — в выступе. Вся внутренняя обивка темно-красного цвета — ткань и искусственная кожа.

Я отошел назад. Значит, вот каков он, «даймлер-бенц» 1962 года, выполненный по спецзаказу! Я постучал по стеклу. Пуленепробиваемое!

Я отошел еще дальше. И тогда увидел: под большущим красным орлом золотыми буквами выведено мое имя: «Султан-бей».

Великолепно!

Чей-то знакомый смешок вдруг нарушил спокойствие этого дня. Я резко обернулся. Там стоял какой-то беззубый старик с носом, похожим на птичий клюв, в форме шофера коричневато-оливкового цвета, которая была ему велика.

Из помещения прислуги вышел таксист и, сияя улыбкой, поинтересовался:

— Ну как, нравится?

— А что нужно здесь этому старикашке? — спросил я его.

— А, этому? Это Терс. Он приехал с машиной. Служил шофером при генерале и при такой безработице уже более четверти века не имеет работы. Он пригнал ее сюда из Стамбула.

Терс? Это на турецком означает «невезучий», или «незадачливый». Я надеялся, что оно не связано с людским именем моего таксиста, Деплор. Не хотелось мне иметь каких-либо дел с незадачливой Судьбой.

— Да вы только взгляните на эту красавицу! Здорово они ее отремонтировали, ведь верно? Настоящий «даймлер-бенц», возможно, единственный в своем роде, оставшийся в этом мире. Уж ни с чем не спутаешь! Подходит вам, как руке перчатка. Смотрите, даже имя ваше на дверце, — это я попросил их сделать, — здоровенными буквами, в золоте. Будут знать люди, кто едет, уж поверьте мне, будут!

Он перебежал на другую сторону и нажал на рожок. О, с виллы чуть крышу не сдуло.

— А теперь вот что, — продолжал мой таксист. — Я велел Карагезу срубить пару кустов, чтобы машина могла заехать во двор и при этом не мешать другим автомобилям въезжать и выезжать. Так что пусть вас не беспокоят ее размеры. Кроме того, вы не хотите, чтобы люди ее видели. С ней вы большой человек! И если вы поставите ее вон там, ее все будут узнавать, когда она поедет по дороге. Говорю вам, не у каждого есть такая машина! Влезайте-ка, попробуйте, какое у нее заднее сиденье!

Я так и сделал. Он же влез на переднее, захлопнул дверцы и заговорил со мной доверительным тоном:

— Теперь у нас общее дело. Вам нужны были женщины. Нет такой женщины в мире, которая могла бы устоять перед этой машиной. Я прав?

Я допустил, что, возможно, он прав. Машина, уж точно, была велика и производила сильное впечатление.

— Я все обдумал. Поскольку машина генеральская, мы должны отнестись к этому как к воинской операции, к боевой кампании. Она ему и служила для этого. Вот почему сбоку имеется выступ, на котором вы можете спать. Потом, во время военной кампании расписание — это все, поэтому давайте-ка сверим наши часы.

Мы так и сделали. Меня начинало охватывать возбуждение.

— Теперь так, — продолжал он, — каждый вечер я приезжаю на виллу в своем такси ровно в шесть часов, паркуюсь вон там, сажусь вместе с Терсом в лимузин, и мы уезжаем за женщинами. Возвращаемся где-то в восемь тридцать.

— Почему так долго?

— Поиски женщины, время на ее уговоры, время на поездку туда и обратно. Нам придется мотаться по всему Афьонскому плоскогорью, ведь мы же не собираемся использовать женщин повторно. Вы, что ни вечер, захотите ведь новую.

— Продолжай, продолжай, — сказал я, чувствуя, как у меня разгорается аппетит.

— Мы не въезжаем в эти ворота: женщины стали бы жертвой сплетен. Нет, мы паркуемся у дороги, под кедром. Вы знаете это место, отсюда — несколько сотен футов. Потом, когда все готово, я сигналю в рожок — вот так. — Он нажал на него, и курица во дворе с испугу взлетела вверх. — И вот, чуть заслышав сигнал, — разъяснял мне таксист, — вы сразу же прибегаете к нам. Я знакомлю вас с женщиной, возвращаюсь сюда, беру свою тачку и уезжаю. Вы с этой женщиной делаете что хотите, — он похотливо осклабился, — и, закончив, просто идете назад, а уж старик отвозит ее домой. А ну-ка сверим часы еще раз — для пущей надежности. Ведь женщина воспылает к вам страстью, и вы не должны заставлять ее ждать. Обещаете?

— О, уж ждать я ее не заставлю, — пообещал я ему и снова с готовностью сверил часы.

— Вот еще что, — спохватился таксист. — Дайте-ка мне двести тысяч лир, чтоб я сегодня же вечером мог достать вам бабенку.

— Двести тысяч лир? — изумился я. — Да это же две тысячи долларов! В борделях Стамбула за эту цену меня снабжали бы женщинами целый год!

— Нет, нет. Вы не понимаете. Дело тут в качестве. Ведь эти женщины не проститутки, сэр, нет! Это девчонки, старающиеся заработать себе на приданое. Если им предложить достаточно много, даже самая пылкая и красивая будет слюни пускать, чтобы их заработать. Ведь это значит, что тогда они смогут удачно выйти замуж. За такие-то деньги они стаями будут слетаться! Самые что ни на есть смазливенькие бабешки на многие мили вокруг рады будут поскорее сорвать с себя и чадру, и халат и оказаться под вами. Худенькие, пухлые, высокие и маленькие, и что ни вечер — все новая. Вы только представьте! Прекрасная, страстная женщина, нагая на этом уступчике, бедра ее подергиваются, она простирает к вам руки, прося, умоляя…

Я влетел в дом, вынул из сейфа двести тысяч лир и, уложив их в большой мешок, вернулся назад. Таксист в него заглянул и довольно кивнул. Старик же шофер рассмеялся недобрым смехом.

— Увидимся, когда просигналю в рожок! — проорал мне Ахмед, и такси его скрылось из виду.

Я с нетерпением ждал.

Время уже подошло к восьми тридцати. Никакого сигнала.

Я ожидал во внутреннем дворике, снедаемый нетерпением. Снова и снова я поглядывал на часы: восемь тридцать одна с секундами.

Машина отправилась точно по расписанию, плавно выехав на дорогу и медленно ускользая в вечернюю даль.

Восемь тридцать две. Никакого сигнала.

Я начал вышагивать по двору. Кровь разыгралась, а тут еще эта задержка, из-за которой я должен страдать.

Восемь тридцать шесть. Никакого сигнала.

Я зашагал быстрее.

Это уже было жестоко. Кое-где начинало побаливать.

Восемь сорок шесть. Никакого сигнала.

Ну, что там могло их задержать? Девушка, что ли, отказала? Эх, знала бы она, что у меня за штука от Прахда — ни за что бы не отказала! Может, стоило дать Ахмеду портрет этой штучки? Да ладно, ничего. После этого раза о ней везде разойдется слух!

Восемь пятьдесят одна. И все еще никакого сигнала!

Я стал покрываться потом. У меня задрожали руки.

Восемь пятьдесят девять. Никакого гудка!

Девять часов ровно.

Рожок!

Его звук был подобен землетрясению!

Я выбежал со двора, словно лошадь из загородки в начале забега.

Но беговые лошади обычно не натыкаются на ослов и верблюдов с их погонщиками. Я же наткнулся. По какой-то причине крестьяне, что жили вдоль дороги, наверное, решили, что это автострада высшего класса. Караван за караваном с фонариками, качающимися в лунном свете, забили всю магистраль еле передвигающимися и дурно пахнущими животными. Погонщики отгоняли меня палками, а один верблюд даже хотел укусить. Спасаясь от задних копыт осла, я юркнул в канаву и завертел головой, отчаянно ища «даймлер-бенц». Обеспокоенный, я снова ринулся вперед, угрожающими криками сгоняя с пути животных.

Недалеко от кедра я столкнулся с Ахмедом. Он остановил меня. Светила луна. С дороги мне было хорошо видно машину и даже орла на дверце. Внутри горел свет, показывая, что там кто-то есть.

— Почему задержались?! — рявкнул я, стараясь освободиться от него и устремляясь к машине.

— Она еще девушка. Еще не была с мужчиной. Робела. Когда мы приехали с ней сюда, пришлось снова ее уговаривать. Мы с Терсом сделали все, чтобы не дать ей сбежать. Но мы ее убедили. Дайте-ка я вас представлю.

Он подвел меня к машине. Я оттеснил с пути любопытствующего верблюда, открыл дверцу и заглянул в салон.

На выступе, облокотясь на руку, еще с чадрой на лице, в тусклом свете потолочных огней лежала, укрывшись своим плащом, женщина.

— Бланк-ханим, — сказал Ахмед. — Это Султан-бей. — Он наставил на нее палец: — Помни, что я тебе говорил, и будь умницей. Доставь ему удовольствие, слышишь?

Глаза под чадрой были огромные, как два блюдца. Я слышал, как она конвульсивно сглотнула. Это был добрый знак.