Пора предательства - Дэвид Кек

— Дьюранд! — прошипел Берхард.

Там, за частоколом копий, Радомор наконец слабо зашевелился, заскреб рукой по кольчужной груди своего Паладина. Чудовище склонило голову еще ниже.

Берхард был спасен. И Ламорик, и Кон, и Бейден.

— Дьюранд, — проговорил Конзар. — Пора отступать.

16. ПОДСЧЕТ МЕРТВЫХ

— Вы живы! — выдохнула Дорвен, застыв посередине Расписного Чертога, когда Ламорик ввел туда свой маленький потрепанный отряд. Одна Владычица Небес ведала, что творилось в сердце молодой женщины.

Альмора играла на тростнике, которым был посыпан пол. Ее игрушка — маленькое изображение кого-то из Небесных Сил — мерцала и переливалась во мраке Чертога под лукавую песенку на стрекозьих крыльях. И сама девочка казалась такой же прелестной, как песня. А вот от Ламорика и остальных — полуживых, залитых кровью воинов — разило, как от мясников.

— Мы слышали ужасный шум, — пояснила Дорвен. Должно быть, необходимость сохранять ради девочки внешнее спокойствие дорого ей обошлась. — Я не знала, что и думать.

Ламорик выдавил дрожащую улыбку.

— Мятеж, дорогая. Боюсь, герцог Радомор разъярен.

Усталые бойцы повалились на скамьи.

Дьюранд заметил, что Альмора, вздернув подбородок, глядит на них от очага. Щебечущая игрушка нырнула ей в ладонь. Рассказывали, однажды малышка увидела череду серых людей, крадущихся во мраке — отец ее тогда странствовал по топям за горами, — и молчала, пока робкие чужаки не проскользнули в скалы. Последний из исчезающих повернулся и дал девочке игрушку: знак благодарности. Диковинка была похожа сразу и на голубя, и на льва — и оживала, когда маленькая ручка поворачивала ключик.

Игрушечная летунья втиснулась в ладошку Альморы, щелкая крылышками и поблескивая драгоценными камнями.

— Так я спасен от последствий собственной глупости. Велик Король Небесный. — Ламорик растянулся на скамье. Из пореза у него на лбу сочилась кровь. — Только с поддержкой толпы и вооруженных рыцарей я и гожусь для встречи с клятым Радомором.

— В чужом доспехе и на чужом коне, — проскрипел разбитыми губами Берхард. — А это меняет дело.

Конзар мрачно осматривал свои раны и синяки.

— А конь-то поумнее меня будет, — заметил Ламорик. — Но не суть. Вы вытащили меня оттуда. Владыка Небесный, как Паладин всех крушил!..

Конзар перешел прямо к делу.

— Посмотрим теперь, как отреагирует Радомор.

— Отреагирует? Может, этот шлюхин сын вообще помер, — проговорил Бейден. — Наш бычок здорово саданул его по башке. Надеюсь, он хотя бы оглох.

— Люди вроде Радомора Ирлакского так просто не умирают, — возразил Берхард.

Вокруг раздалось согласное ворчание.

— Турнир можно не устраивать, — произнес Ламорик. — Трупов довольно, хватит с нас на сегодня рыцарских потех. — Он пощупал опухшее лицо и скривился от боли. — Пусть отец скажет распорядителям.

Дорвен обвела взглядом собравшихся.

— А где Оуэн?

— Заметили, как он ухватил этого зверя? — Ламорик, лежа на спине, не видел лиц товарищей. — Наш здоровяк деревья с корнем вырывать может!

В голове у Дьюранда мутилось: он до сих пор чувствовал на шее стальную хватку Паладина. А на бедре болтались пустые ножны: меч остался где-то в грязи под стенами. Дьюранд набрал в грудь воздуха, чтобы рассказать о произошедшем…

По лестнице с громким топотом сбежал Гутред, следом за ним — Гермунд. Оруженосец тащил на плече мешок с бинтами, горшочками притираний и ножами. Дьюранд заметил, как капитан обменялся с оруженосцем быстрым взглядом: в глазах Конзара читался вопрос, но Гутред отрицательно покачал головой.

— Люди Радомора ушли со двора, — объявил Гермунд. — Герцог рвет и мечет. Говорят, он убил лекаря, что пытался вправить ему плечо.

— Чертовы болваны, — проворчал Гутред. — Вы все.

Он присел на корточки возле Ламорика, сжимая в пальцах кривую сапожную иглу.

— Может, с Оуэном ничего страшного и не случилось, — промолвил Берхард. — Он такой… такой крепкий.

Ламорик вывернулся из рук Гутреда.

— Ой! Не надо…

Если бы Дьюранд заметил в том частоколе копий Оуэна — хотя бы прядку волос, — он бы без колебаний бросился прямо на острия… во всяком случае, так ему хотелось думать.

Гутред снова принялся шить, иголка с легким щелчком прокалывала кожу. Полоса стежков прочертила лоб Ламорика и скрылась в спутанных волосах.

— Где он? — спросил Ламорик. — Еще там, снаружи?

Выходя из зала, Дьюранд мельком заметил, как блестят глаза Альморы. Сбежав по гигантской лестнице, он грудью растолкал толпу слуг.

Над двором в воздухе вились жалкие остатки грачиной стаи. Ревущая человечья толпа уже схлынула, оставив после себя лишь грязь да изувеченные трупы. Какая-то женщина судорожно прижимала к себе крохотную фигурку, покачиваясь и отирая маленькое бледное личико. Слышались рыдания. Дьюранд старался припомнить, во что же был одет Оуэн — в ржавую кольчугу с чужого плеча?

Жрецы замка бродили от одного островка отчаяния к другому — слишком малочисленные для столь большого числа горюющих. Старший следил затем, чтобы все тела выволокли из грязи — и проверили, не осталось ли в них жизни. Завидев одного из жрецов, присевшего возле особо крупного тела, Дьюранд отшвырнул его в сторону, однако увидел незнакомые черты и резкие оттенки ярко-красного и серебристо-серого.

Двое оруженосцев загоняли в угол хромого боевого коня. Тот шарахался и не давался. Уж лучше прикончили бы, чтобы не мучался.

На склоне возле ворот лежал неровный ряд серых тел. Жрецы или послушники накинули на покойников кусок парусины, так что торчали только ноги.

У одутловатого коротышки от возни с трупами руки по локоть были измазаны в грязи. Скрюченный человечек в шафрановом плаще присел на корточки у одного из углов парусины.

— Да, некоторые ничего, но большинству требуются новые подметки. Могу предложить… ну, три пенса. Что скажешь?

Когда он приподнял уголок парусины, Дьюранд заметил груду пустых башмаков.

Толстячок обернулся.

— Ха! И совершенно случайно здесь оказался сапожник? — Он сплюнул. — Выходит, так уготовил Владыка Судеб, и точка. Если ты не сможешь выручить по пенни за каждую пару, ты просто тупица…

Дьюранд пробежал взглядом по ряду серых ног, высовывавшихся из-под холстины. Иные — сморщенные, как мужская ладонь, иные — мозолистые и шишковатые. Пара совсем крохотных. Иные были обращены пальцами вверх, иные — вниз.

— Всякому надо на что-то жить, — говорил человечек в желтом. — Если с чего начал, на том и закончил — то на что она вообще, жизнь-то?