Кровь избранных - Кай Дзен

— В то время как с помощью магии твоего друга…

— Я так не говорил.

— А что же ты тогда утверждал?

Шань Фен отвернулся:

— Не знаю, что сказать. Теперь я уже ничему не верю. У меня ничего не осталось…

Тишину нарушили шаги уходившего Мао.

— Хорошенько подумай, прежде чем что-то говорить или делать. Спасибо за вчерашнюю ночь, — произнес на прощание революционер и ушел прочь.

Ни разу в жизни парень не ощущал себя таким одиноким. Хотелось горько рассмеяться над своей участью: сидит, покинутый всеми, на кладбище и собирается осквернить могилу матери. Молодой человек поддел стамеской плиту, и та чуть съехала в сторону.

«Прости меня, мама, прости». Шань Фен засунул руку внутрь и вытащил запыленный металлический ящичек. Вытерев рукавом пот со лба, он поднял крышку и вынул кожаную сумку, которую не видел столько лет. Парень, волнуясь, расстегнул заржавевший запор и достал бумаги. От сырости листки слегка пожелтели. Каждая запись в двух экземплярах, как задумал Хофштадтер.

Шань Фен сложил все обратно и повесил сумку на плечо. Потом привел в порядок могилу и направился к выходу.

Однако едва он сделал несколько шагов по аллее, как знакомый голос старого друга окликнул его по имени.

Утром того же дня Дерюйтер с билетом в один конец вышел из пароходного агентства. Пришло время возвращаться домой. События близились к развязке. Так или иначе, а его жизнь меняла направление, чему можно порадоваться. Шанхай и Китай стали ему невыносимы. Когда голландец приехал в эту страну много лет назад, он выполнял определенную миссию общества Овна. Кроме того, Ганс стал представителем некой власти, наделенным полномочиями, а теперь… Мир стремительно менялся и обретал неузнаваемые формы.

Дерюйтер остановился возле старой гадалки, что предсказывала будущее по внутренностям змей. Старуха извлекала из живота несчастной рептилии голубоватый желчный пузырь и выливала содержимое в чашку с водой. Потом, помешивая жидкость костяной палочкой, изрекала прорицание. Если клиент его одобрял, то должен был выпить приготовленный раствор. Стоило такое удовольствие на несколько юаней дороже, чем сама змея. Голландец с отвращением посмотрел на пойло и пошел дальше.

Шань Фен сразу узнал гортанный, но правильный китайский выговор.

— Привет тебе, Ганс, и всяческого благополучия.

Парень не совсем понимал, что происходит, но, судя по всему, дело было плохо. Пистолет, зажатый в руке Дерюйтера, красноречиво говорил сам за себя.

— Я уж на это и не надеялся, но мы подошли к финишу. — Голландец невесело усмехнулся.

— Похоже на то. Только не могу уразуметь почему.

— А тебе и незачем понимать. Отдай сумку и иди своей дорогой. Больше я ничего не прошу.

— «… иди своей дорогой», — с горькой иронией повторил Шань Фен прозвучавшую фразу.

Податься молодому человеку было некуда, и весь смысл жизни теперь заключался в бумагах Хофштадтера. Для него отдать их или получить пулю в лоб представлялось одним и тем же. Шань Фен медленно снял сумку с плеча, чтобы успеть придумать, как поступить. Правая рука с надеждой ощупала карман куртки, где лежал «уэбли», но он сразу вспомнил, что накануне ночью расстрелял все патроны.

Дерюйтер все прочел по его лицу:

— И не думай, парень, он разряжен. Если бы вчера в порту я не выпалил в того придурка, мы бы с тобой тут не встретились.

Вот и прояснилась тайна загадочного ночного события. Голландец стоял в трех метрах: слишком далеко, чтобы броситься врукопашную, и чересчур близко, чтобы попытаться убежать.

— Давай живее, мне уже порядком надоела ваша страна.

— Куда же подевалось твое сочувствие к судьбе китайского народа?

Фраза прозвучала с изрядной долей сарказма, но Дерюйтер воспринял ее всерьез.

— Это уловка, чтобы повсюду находиться рядом с тобой и идти по следам записок профессора. Китай меня не интересует, а его жители и подавно. Я уже взял билет и скоро уеду отсюда.

— Сколько же времени все это длится? — Шань Фен тихонько шевельнул сумку, держа ее на вытянутой руке.

— О, задолго до того, как ты родился. И задолго до того, как мы все на свет появились. А здесь началось еще до того, как с тобой познакомился немец. Между нами велся своеобразный поединок, хотя Хофштадтер ни о чем не подозревал. Я почти жалел, что лишил его жизни и разбил сосуды, над которыми он столько трудился в провинции Аньхой. Когда же это было? Году в двадцатом?

Шань Фен вспомнил слова, произнесенные умирающим стариком: «Предали…» Тогда он посчитал виновным в убийстве Юань Чэ, которого сам кастрировал и прикончил той же ночью. И снова перед ним возник истекающий кровью профессор на полу грязной хижины. Смерть, не подобающая такому бескорыстному человеку — единственному другу, который всегда давал юноше все, ничего не требуя взамен. И темное красное пятно на груди…

— Да забери ты эти чертовы бумаги!

Он швырнул сумку в лицо Гансу, а сам инстинктивно прыгнул вперед, повторяя ее траекторию.

Китаец телом сбил с ног Дерюйтера, отведя дуло пистолета вниз. Оба покатились по земле. Прогремели два выстрела. Шань Фен попытался стряхнуть врага, но тот держал крепко, и они боролись, сцепившись, пока парень не уперся спиной в могилу матери. Тогда голландец придавил его к плите корпусом и прижал плечи одной рукой. В другой Ганс держал оружие, положив палец на курок.

— Ради чего?! — сдавленно прохрипел Шань Фен.

Дерюйтер чуть ослабил хватку, от которой глаза китайца вылезли из орбит, и взгляд Ганса на миг устремился к чему-то очень далекому.

— Ради Овна. Тебе все равно не понять.

Правой рукой Шань Фен нащупал какой-то острый предмет и молниеносно ударил им в висок голландца. Молодой человек и сам не сразу распознал стамеску, которой только что отодвигал могильную плиту. Теперь она торчала из черепа Дерюйтера.

«Спасибо, мама…»

Парень сбросил с себя умирающего врага. Жизнь покинула сознание Ганса, но все еще сотрясала тело последними судорогами. Китаец вывернул карманы Дерюйтера. Из них выпали кипа банкнот, пачка табаку и билет на пароход до незнакомого места под названием Роттердам.

Молодой человек чувствовал себя неуютно в пиджаке европейского покроя, купленном у старьевщика в каком-то закоулке порта. Ему хотелось казаться богатым китайским путешественником, а выглядел он все равно бедолагой, рванувшим за несбыточной мечтой. То есть тем, кем и был на самом деле.

В пять тридцать вечера лайнер дал прощальный гудок. Черная вода пенилась и вскипала под килем отплывающего «Вадер Оранж».

Шань Фену некуда было податься. Сейчас он считал себя обязанным только одному, давно умершему человеку. Этот долг в память о нем парень решил отдать.

Китаец потрогал кожаную сумку под пиджаком. Несколько часов перед отплытием он просидел, лихорадочно листая записи, и ничего в них не понял. Вот письма, адресованные семье, — другое дело. Мелкий красивый почерк с наклонными буквами, рука чуть дрожит, и в каждой строке — невысказанное вслух угрызение совести. Жены профессора уже нет в живых, а вот сын Дитрих должен получить от отца посмертный дар. Шань Фен понятия не имел, как доехать от Роттердама до Любека, но решил, что как-нибудь доберется.

Молодой человек обернулся и в последний раз посмотрел на родной берег — желтые огни исчезли во тьме. Лайнер увозил Шань Фена все дальше и дальше от Шанхая — единственного города, который он знал.

18

Сальта — Польверилла, Аргентина, май 1948

Ветер осенний,В какой же адЯ направляюсь?

В голове звучало хайку Кобаяси Иссы,[109] одно из тех, что Отару читал в молодости, когда наука еще не превратилась для него в единственное увлечение и он не стал посвящать все время только ей.

Теперь главное — вернуться в Японию. В маленькую страну, поставленную на колени, в исчезнувшую империю. Приехав туда, следует переговорить с нужными людьми, подмазать где надо и привести себя в порядок. У Хиро сейчас достаточно денег, чтобы довести до конца любой проект. Ему не хватает решимости. Стремительное развитие событий окончательно выбило его из колеи. Он утратил уверенность в себе: застарелые страхи взяли верх, и сразу вылезли наружу слабости. Внутри зияла пустота, не хватало сил даже на то, чтобы решить, каким путем вернуться домой. Выбор Отару пал на «Трен-де-лас-Нубес» скорее инстинктивно, чем по здравому размышлению.

Неподалеку от вокзала, среди пастухов и ребятишек, бродили несколько туристов. Хиро тревожила мысль, что среди них может оказаться агент Управления стратегических служб, и он прятал лицо под широкополой шляпой. К нему подошел мальчуган с облезлой собакой и о чем-то спросил. Застигнутый врасплох, японец со злобным раздражением его отогнал. Нервно поглаживая подбородок, Отару поджидал Фелипу, что стало уже в порядке вещей. Когда девушка пришла, он взял себя в руки: