Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

она таким тоном, словно заведующий отделом пропаганды и агитации служил у нее садовником.

– Не успел… – замялся Колобков, возвращаясь из мечтательных далей в сложноподчиненную действительность.

– Странно. Да, я отказала.

– Почему же? Вам не нравится гласность? – задушевно уточнил Гена.

– Гласность мне нравится. Я не люблю безответственной болтовни. Но главное не в этом.

– Ничего, если я включу диктофон?

– Пожалуйста. Нам скрывать нечего. В нашей области гласность была и до гласности. Дело в другом. В библиотеке стали пропадать книги. Редкие. Например, Бердслей издательства «Шиповник» исчез из КОДа.

– Откуда исчез?

– Из отдела книг ограниченного доступа.

– А вы уверены, что взяли именно члены клуба «Гласность»?

– Уверена. Как только они перестали здесь собираться – больше ничего не пропало. К тому же Вехов давно занимается перепродажей книг. Его уже задерживали за спекуляцию.

– А если это все-таки совпадение?

– Вряд ли. Но в любом случае, библиотека не место для митингов.

– А если от митингов зависит будущее страны?

– Если будущее зависит от митингов, это катастрофа, – вздохнул Илья.

Открылась дверь, и вошла молодая женщина с подносом. Судя по белокурому хвостику, перетянутому резинкой, это была она, грёза бедного Колобкова. Спецкор ожил: хороша! Бабушка Марфуша про таких говаривала: «Все при ней и сверьху дадено». Библиотекарша скользнула по москвичу янтарным взором, и он затомился. В последние сутки с ним случились важные перемены: чувство неотторжимости от Ласской вдруг угасло, исчезло, а в груди снова, как в юности, забилось голодное сердце. Вчера, выпив в вагоне-ресторане, Гена пристал к хорошенькой проводнице, чего прежде с ним не случалось, и, судя по ее розовощекому негодованию, своего бы добился, будь маршрут подлинней, до Ульяновска, например…

Зоя тем временем расставила на журнальном столике чашки, сахарницу, вазочку с овсяным печеньем, налила гостям ароматного кофе, черного-пречерного. Делала она все это легко, красиво, завораживая естественной бытовой грацией, которая встречается редко, очень редко, почти даже и не встречается.

– Спасибо, голубушка, ступай! – приказала Болотина, словно добрая помещица, отсылая горничную за ненадобностью.

Зоя пошла к выходу, однако на пороге остановилась и оглянулась на владычицу с мольбой:

– Елизавета Михайловна!..

– Ах, ну да, – нехотя спохватилась барыня. – Рекомендую, Геннадий Павлович, наша лучшая сотрудница Зоя Дмитриевна Мятлева. Заведует абонементом. Между прочим, ваша… как это сейчас говорят… фанатка!

– Неужели? – смутился Скорятин, словно народный артист, узнанный в трамвае.

– Представьте себе, «Мир и мы» – ее любимая газета. Не пропускает ни одной вашей публикации. Какую, бишь, статью мы обсуждали на собрании трудового коллектива?

– «Две полуправды равняются лжи», – покраснев от удовольствия, сообщила Зоя.

– Ну и как? – благосклонно спросил автор.

– Потрясающе! Мы даже хотели вам коллективную благодарность направить.

– А что ж не направили? – ревниво усмехнулся Колобков.

– Постеснялись.

– Не знала, что ты у меня такая стеснительная, – нахмурилась Болотина. – Ну, проси, пока я добрая!

– Геннадий Павлович, выступите, пожалуйста, перед читателями!

– Когда?

– Сегодня. Вообще-то мы хотели обсудить статью Селюнина в «Новом мире»…

– «Авансы и долги»? – удивился Скорятин. – А вас не смущает, что Вася замахнулся на Карла нашего Маркса?

– Ну и что? Марксизм ведь не догма. Но Селюнин подождет. Вы к нам приехали, такого случая больше не будет. Мне когда сказали, я не поверила, думала, разыгрывают. По-ожа-алуйста!

Она говорила с тем же волжским оканьем, что и Болотина, Илья или Николай Иванович. Но из румяных уст белокурой библиотекарши слова лились как музыка и совсем не казались провинциальным говорком, который дотошно улавливает привередливое московское ухо.

– По-ожа-алуйста!

От Зоиного «о», теплого, мягкого и округлого, как бабушкин шерстяной клубок, Скорятин буквально сомлел.

– Даже не знаю… Я, в общем-то, совсем по другому поводу… Мне бы встретиться с членами клуба «Гласность», с Веховым… Он нам письмо написал. Жалуется…

– Мы их тоже позовем. Можно, Елизавета Михайловна?

– Конечно, у нас же гласность.

– И ускорение! – добавил, насторожившись, Колобков.

– Это вы к чему, Илья Сергеевич? – посуровела владычица.

– А к тому, что нам еще надо гостя покормить. Показать город…

– Город вы показать не успеете.

– Почему же?

– В два часа встреча с читателями… – извиняясь, объяснила Зоя.

– Но ведь я… – удивился Скорятин. – Вы народ не соберете.

– Мы знали, что вы не откажетесь! – простодушно улыбнулась Мятлева. – И заранее объявили…

– Это называется «опережающим развитием»! – хохотнул агитатор.

– Вот ведь партизанка! Ладно, – согласилась Болотина. – Илья Сергеевич, быстренько покормите гостя в райкоме и назад. Город покажете потом. – Зоя…

– Слушаю!

– Книги на списание подготовили?

– Заканчиваем.

– Долго заканчиваете. Смотрите у меня! А вы идите! – поторопила мужчин директриса. – У нас свои вопросы, рабочие. В два часа. И не опаздывайте!

– Ни-ни…

Прощаясь, Гена испытал странное чувство: ему жутко не хотелось уходить отсюда, он старался подольше побыть возле этой удивительной Зои Мятлевой, спрашивал с умным видом, что читают нынче молодые оболтусы, заинтересованно кивал, а сам глазами впитывал впрок ее облик. Она все поняла и улыбнулась москвичу со строгим удивлением. Болотина тоже учуяла и кинула на журналиста тяжелый взгляд – таким отшивают на рынке прохиндеев, которые, пробуя снедь с прилавка, норовят пообедать.

– Строгая тетка! – уже за дверью заметил Гена.

– У нас ее зовут Елизавета Вторая.

– А Зоя Дмитриевна – просто удивительное… создание…

– Даже не мечтайте! Сразу дуэль через платок! – предупредил Колобков.

16. Спецобщепит

Райком обитал в бело-розовом особняке с венецианскими окнами, видимо, прежде здесь было дворянское собрание или что-то в этом роде. С фронтона еще не сняли кумачовую растяжку:

Да здравствует 9 мая – День Великой Победы!

– Конец восемнадцатого века. Архитектор Миронов. Зал уездного собрания украшен мраморными колоннами. Вон с того балкона седьмого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года провозгласили Советскую власть, – скороговоркой сообщил Илья, подтвердив догадку.

У входа, на газоне, росли властолюбивые голубые ели, а при дверях стояли две массивные урны, выкрашенные серебрянкой. В раздевалке интеллигентная гардеробщица, почтительно приняв у них верхнюю одежду, долго рассматривала импортную Генину кепку с помпоном и повесила ее на крючок с почтением. В холле стоял «на тумбочке» молоденький конопатый милиционер.

– Со мной! – Колобков властно махнул развернутым удостоверением и кивнул на спецкора.

– Вижу, – страж посмотрел на пропагандиста с обидой. – А документик, прямо сказать, у гостя имеется?

– Конечно. – Скорятин вынул редакционное удостоверение.

– Не годится. Надо пропуск заказывать.

– Он из Москвы! – возмутился Илья.

– Хоть с Марса.

– Пресса!

– Порядок есть порядок.

– Нам надо срочно пообедать. У нас встреча с читателями.

– Тем более. Столовая у нас режимная. Спецобщепит, прямо сказать.

– Ну ты, Леша, и свинья! – возмутился Колобков.

– Старший сержант Степанюк, если забыли, товарищ Колобков! – с мягкой угрозой напомнил милиционер.

– Товарищ старший сержант, а по партбилету вы меня пропустите? – спросил