Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

делали и в семье Скорятиных. На стене висела дешевая репродукция осенней левитановской грусти. Дверной косяк ощерился зарубками с надписями: 3 года, 4 года, 5 лет… Отец в день рождения тоже ставил Гену затылком к притолоке и делал охотничьим ножом затеси.

– Сколько? – спрашивала мать.

– Пять сантиметров прибавил, жираф! Еще десять сантиметров, и можно в армию сдавать.

– Какая-ить, армия? Паренька в ремесленное не возьмут, – вздыхала бабушка Марфуша, по старинке называя ПТУ «ремесленным училищем».

– Да бросьте вы, мама!

– Хошь брось, а хошь подними!

Спор шел из-за довольно большой, с двухкопеечную монету, бородавки, выросшей у ребенка на правой ладони, прямо посередке. Виновата была, без сомнений, серая пупырчатая жаба, жившая под крыльцом мальчикового корпуса в пионерском лагере «Дружба». В самом конце смены Гена с приятелем жестоко замучили бедную тварь, изошедшую перед кончиной мстительной слизью, от которой, как известно, и случаются бородавки. Теперь бабушка стенала, что мальчик не способен сжимать в руке молоток или напильник, а значит, не сможет заработать себе на жизнь. То, что ее внук во взрослой жизни может предаться иному – не рукомесленному делу – старушке даже не заходило в голову. Родителям, кстати, тоже: обычное дело в простых русских семьях. Но странно завивается жизнь! Отец Гениного одноклассника, носившего трудную фамилию Верлиорский, ходил к Анне Марковне и требовал, чтобы сына освободили от уроков труда:

– Константин – скрипач, понимаете, музыкант! И молоток никогда в руках держать не будет. Зачем же зря тратить время? Он может получить травму, не совместимую с творчеством. Он должен держать в руках только скрипку и смычок!

Директриса понимающе кивала и предлагала будущему Ойстраху заняться вместе с девочками кройкой и шитьем. Отец гения оскорблялся, обещая дойти до министра, хлопал дверью. А ведь если бы Костя отхватил себе стамеской виртуозный мизинец, его жизнь сложилась бы не в пример счастливее. Учась в консерватории, Верлиорский, тихий глазастый паренек, зарезал неверную арфистку Эльзу (об этом писали в «Вечерке») и получил в руки кайло, сев на пятнадцать лет. От вышки спасла уважительная причина – ревность. А Гена Скорятин со своей непролетарской бородавкой стал знаменитым журналистом, «золотым пером» России. Странно кантует людей жизнь…

Умывшись, надев свежую сорочку, с интересом посмотрев на себя в зеркало и спрыснувшись модным одеколоном «One Man Show», москвич взял диктофон, тот самый, крошечный, японский, и вышел в сад. Птицы, намолчавшись за зиму, орали как безумные. По белым и розовым цветам, обметавшим ветви, ползали отяжелевшие пчелы. Сквозь серо-бурый наст прошлогодней листвы пробивалась желтоголовая мать-и-мачеха. Николай Иванович сложил «Правду», вставил ее в карман и повел гостя в библиотеку.

– Что пишут? – светски спросил Гена.

– Разное. Говорильни много, а дела нет.

Они поднялись по парадной мраморной лестнице. В библиотеке царил немноголюдный покой, пахло сладкой книжной стариной, от нее хотелось грустить и сочинять стихи о невозможной любви. В нише тосковал гипсовый Александр Сергеевич, его облупленный африканский нос подновили масляными белилами. Порядок ощущался во всем: на крашеных стенах не было ни царапины, шторы свисали правильными складками, даже праздные медные шишечки у основания ступенек сияли, начищенные до блеска. В абонементе Гена увидел Илью. Тот стоял, опершись о высокую резную конторку, и говорил. Лицо его зарозовело и выражало нежный восторг. Но к кому обращался Колобков, высмотреть не получилось: между стопками книг, сданных читателями, мелькал лишь стянутый резинкой белокурый хвостик, он трясся, видимо, от смеха.

«Грамотно! – подумал собкор. – Женщину сначала надо насмешить».

Заметив журналиста, агитатор вздохнул, нехотя отстал от конторки и, приняв у шофера гостя, как олимпийский огонь, повлек к начальству.

– Она? – попутно спросил Гена.

– Она… – вздохнул страдалец.

– Смеется?

– Смеется.

– Давно?

– Скоро год.

– Пора и в горизонталь.

– Это не то. Это серьезно…

Елизавета Михайловна Болотина оказалась полногрудой брюнеткой с красивым властным лицом и высокой президиумной прической: ради встречи с «золотым пером» руководящая дама, очевидно, побывала у парикмахера и принарядилась в темно-синий костюм-джерси. Она вышла из-за огромного дубового стола, доставшегося, наверное, от какого-нибудь предводителя уездного дворянства, и, жестко пожав москвичу руку, царственным жестом указала на стулья.

– Чай? Кофе? Есть растворимый. Настоящий. Финский.

– Кофе, – ответили в один голос оба гостя.

Болотина нажала кнопку селектора, точно такого же, как тот, что до сих пор мемориально сипит в кабинете главного редактора «Мымры».

…Скорятин ностальгически вздохнул: тогда всё везде было одинаковое – мебель, пишущие машинки, портреты и вымпелы на стенах, костюмы на чиновниках. Он вспомнил, как однажды после закрытой распродажи, устроенной в ГУМе для членов Союза журналистов, сразу три сотрудника пришли в редакцию в одинаковых клетчатых пиджаках. «Чисто приютские!» – сказала бы бабушка Марфуша. Старушка очень радовалась перед смертью, что внуку все-таки свели электричеством бородавку, которую не брал никакой чистотел.

– Зоенька, сделай нам три кофе, – строго попросила Болотина. – Финский. Знаешь, где баночка? И покрепче… Что?.. Нет, еще не сказала, но буду просить.

Гена осмотрелся: на старинной этажерке стоял редкий мраморный бюстик Пушкина с буйными бакенбардами, достигавшими плеч.

– Опекушин. Авторское повторение. Только у нас и в Москве! – гордо пояснила владычица библиотеки. – Ну что ж, давайте поговорим!

Однако тут зазвонил белый кнопочный телефон, и директриса поспешно ответила:

– Да, Петр Петрович, уже у меня… Как раз начинаем обсуждать сюжет… Обязательно проинформирую вас о результатах.

Положив трубку и со значением глянув на гостей, она заговорила о строительстве нового книгохранилища, фондированных материалах: кирпиче, перекрытиях и половой доске, которую выделили, но почему-то не довезли. Колобков пихнул спецкора в бок и показал глазами на большую обрамленную фотографию, висевшую сбоку от стола начальницы. Снимок был групповой: между колоннами стояли плечом к плечу Болотина и седоватый крепыш с курносым лицом, высоким зачесом и командной складкой между бровями.

– Пе-Пе… – еле заметно шевельнул губами Илья.

Вокруг властной пары деликатно сплотились женщины разных возрастов, но объединяло их общее выражение усталой интеллигентности, характерное для библиотечных работниц. Скорятин незаметно кивнул и заинтересовался большим шкафом, различив сквозь стекло названия на корешках: «Декамерон», «Пером и шпагой», «Анжелика и король», «Мастер и Маргарита», «Последнее дело Мегрэ», «Проклятые короли», «Аэропорт», «Немного солнца в холодной воде»… Это были так называемые книги повышенного спроса, выдаваемые на руки только с разрешения директора.

– Да-да, у нас неплохие фонды. Областной коллектор не обижает, – объяснила Болотина, проследив взгляд журналиста. – Так чем обязаны, Геннадий Павлович? Давно столичная пресса нами не интересовалась.

– Да вот сигнал поступил в редакцию.

– Интересно, что за сигнал? – удивилась она, явно зная про жалобу.

– Пишут, вы отказали от дома клубу «Гласность».

– Илья Сергеевич, а вы разве не объяснили товарищу суть конфликта? – спросила