Полуночное танго - Наталья Калинина

— Позавчера, говоришь? Постой, постой… Ну да, видел. Я от лодки с переметом шел. Генка-бакенщик, чтоб ему, паразиту, в низовку все бакены посрывало, своим винтом в куски его порезал. Мишка, помню, папиросу у меня попросил. И огонька.

— Он что, на лесхозовской машине уехал?

— Мишка-то? Не… Митька Рябов в город ехал за сеткой для питомника, а Мишке домой нужно было. И так целый день по пьяному делу прогулял.

— И куда он от вас направился?

Шуркины глаза забегали еще быстрей.

— А кто его знает. Посидели мы с ним как полагается. Цариху помянули. После я перемет поехал проверять, который над водокачкой. Он домой собирался. Его уже не было, когда я с перемета вернулся.

— Вы рассказывали об этом в милиции?

— В милиции? Зачем это? Они меня не спрашивали, а я сам до них непривычный ходить.

— А как Михаил выглядел? Ну, я хочу сказать, ничего у него не болело?

— За сердце хватался. Оно ясное дело — на поминках человек гулял. После поминок сам Бог велел денек-другой похворать.

«Пить ему нельзя ни грамма», — вспомнил Плетнев фразу Марьяны. Может, с сердцем плохо стало среди степи. Лежит теперь под каким-нибудь кустом, как бездомный пес.

— Ладно. Извините, что от дела оторвал.

Плетнев поднялся.

— Да ничего. Мы все ж таки как-никак не совсем чужие с тобой. Людочке ты, помню, всегда нравился, да и она тебе вроде по душе была. — Шурка хитро подмигнул. — А она у нас теперь холостая — Витьку своего еще под Пасху спровадила на все четыре. И правильно сделала. Зачем такой мужик в доме нужен? Представляешь, на четверых детей алименты платит. В получку домой не больше тридцатки приносил, другой раз и вовсе четвертной. На кой бес такой мужик в доме?

Лизы возле больницы не оказалось. Плетнев глянул на часы — почти половина восьмого. Ничего, догонит ее по пути, если только нижней дорогой не пошла. А вдруг ей попутная машина попалась?..

Он был огорчен, что разминулся с Лизой. Все это время, пока он узнавал о брате, его согревала мысль о том, что впереди дорога по млеющей в тихих летних сумерках июльской степи с Лизой, задумчивой, улыбающейся, таинственной…

Сумерки обволакивали степь теплой прозрачной дымкой, сбегали по глинистым склонам балок, залегая на их поросшем камышом и вербняком дне. За Костиковым бугром из-за поворота блеснула сталь реки. Здесь, возле заброшенного еще со времен войны коровника, нижняя дорога, по которой можно было пройти пешему и даже проехать на лошади, почти смыкалась с верхней. Может, он увидит Лизу, если спустится к реке, — нижняя дорога не петляет, как верхняя, а все время идет вдоль берега.

Плетнев вышел из машины. Полынный запах, к которому примешивался дымок костра, вернул его в детство. Он вспомнил, как забирался со сверстниками в этот старый коровник, который служил им и штабом Чапаева, и хижиной Робинзона и Пятницы, и ставкой маршала Жукова…

Нередко мальчишки ночевали здесь — пекли картошку и выловленных тут же, под яром, здоровенных раков, до поздней ночи сидели у костра, разговаривали, смотрели на небо. «Во все времена, — думал Плетнев, — мальчишек, так же, как когда-то и нас, влечет к себе звездное небо. Оно еще загадочней кажется вдали от человеческого жилья. У степного костра рождаются мечты, которым, быть может, и не суждено сбыться, но это тоже здорово, тоже на всю жизнь — тихое мерцание родных степных звезд над головой».

Его размышления прервал злобный собачий лай и женский крик. Похоже, на нижней дороге на кого-то напала собака. «Лиза!» — вдруг догадался Плетнев. Он кинулся, не разбирая дороги, через полынные кущи, с разбега, как в детстве, съехал по песчаному склону.

Лиза стояла, прижавшись спиной к отвесному яру, а возле нее металась большая лохматая собака, щелкала зубами, пытаясь схватить за ногу. Плетнев поднял ком сырой глины и с размаху швырнул в разъяренного пса. Тот, поджав хвост, отскочил в сторону. Плетнев нагнулся за другим комом, и собака, порыкивая для острастки, затрусила прочь по самой кромке воды.

Плетнев обнял Лизу за плечи. Она прижалась к нему, уткнувшись головой в грудь.

— Успокойся, Лиза, милая. Я с тобой.

На нее волнами накатывала дрожь. Плетнев все крепче прижимал Лизу к себе, ласково гладил по волосам.

— Это Бог тебя наказал за то, что меня не дождалась, — попробовал пошутить Плетнев. — Помнишь, нас в детстве гонял Кизилин кобель? Подозреваю, что он его специально на ребятишек науськивал, — мы же каждое лето на бахчу к нему наведывались. Однажды пес с меня трусы стащил и в клочья разорвал, а Люда сплела набедренную повязку. Меня после того случая долго Тарзаном дразнили. А трусы новые были, из настоящего сатина… Лиза, куда же ты? Постой!..

Она уже бежала к машине. Не дожидаясь его, открыла дверцу, плюхнулась на сиденье и, спрятав лицо в ладонях, рассмеялась.

— Помню, помню… Она еще тебе туда красный горошек вплела. И бессмертники. А ты сидел в это время за кустом шиповника, прикрывшись лопушиным листом. И жаловался, что тебя кусают муравьи.

— Все-таки почему ты не дождалась меня? — спросил он, когда они уже ехали по степи.

Лиза вдруг посерьезнела, выпрямилась, по-детски неуклюже натянула на колени сбившуюся юбку.

— Мне нужно было одной побыть, — сказала она, глядя куда-то вдаль. — Слишком много… счастья нелегко пережить.

Он протянул руку и нежно коснулся ее пылающей щеки.

— Поделись им со мной…

Она неожиданно всхлипнула.

— Ты что?

— Мне так страшно было… Гораздо страшней, чем когда на меня ваш Шарик напал. Ты и в тот раз в самый нужный момент рядом оказался. Помнишь, как на меня ваш Шарик напал?

Еще бы он этого не помнил. Их лютый дворовый Шарик, которого они сами побаивались, как-то сорвался с цепи и повалил зашедшую во двор Лизу на клумбу с цветами. Он стоял над ней, дыша ей прямо в лицо, а Плетнев бежал с дальнего конца огорода, где поливал капусту. Он поднял Лизу и не успел ничего сказать, как она вырвалась из его рук и бросилась к Люде, которая, оказывается, спокойно наблюдала эту сцену из-за забора.

— Сколько тебе тогда было? — спросил он Лизу.

— Десять. Это случилось в тот год, когда я спряталась в терновой балке и подсмотрела за вами. Люда боялась, что я вас выдам, и все грозилась рассказать тебе, что я в тебя влюблена. Но я бы вас ни за что не выдала.

Плетнев не знал, как ему вести себя с Лизой. Откровенно говоря, он пасовал перед такой обнаженностью чувств. К тому же Лиза все время куда-то от него ускользала. Наверное, в тот свой мир, из которого он, Плетнев, вытеснил все или почти все. Не хотелось ему падать с той высоты, на которую вознесла его Лизина любовь…