'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

В отличие от первого вылета, группа шла без истребителей сопровождения. Было известно, что над Кенигсбергом бомбардировщики будут прикрываться патрулирующими в воздухе нашими «Яковлевыми» и «Лавочкиными». И видимость земли по маршруту оказалась хорошей — полосу облачности-дымки изменившимся ветром сместило на восток. Так что мы еще издали увидели на фоне чистого неба и высоченный столб клубящегося черно-серого дыма, возвышающегося над Кенигсбергом, и где-то на востоке растворяющуюся в небесной голубизне стену его грязносерой пелены.　

Подлетая к Кенигсбергу ближе, мы заметили то, что не удалось рассмотреть в первом вылете: множество колонн самолетов-бомбардировщиков, следующих с разных направлений, — вот он, «звездный» налет! — на разных высотах, в одну, казалось, точку — центр города; четверки наших истребителей, тоже на разных высотах, готовых отразить возможные атаки «фоккеров» и «мессеров», которых, между прочим, не было видно; стайки идущих пеленгами по пять — семь самолетов знаменитых Ил-2 на малой высоте, наносивших бомборакетные и пушечные удары по противнику, поддерживая непосредственно на поле боя непрерывные атаки наших наземных войск.　

Да, это был штурм. Совместный штурм вражеских позиций и наземными войсками, и всеми видами авиации.　

…Выходим на линию боевого пути. И сразу же попадаем в зону ожесточенного зенитного огня, который сопровождает нас до самого сброса бомб. Только обрушили мы их на заданную цель — бросилось в глаза: самолет Коли Зинакова с резким разворотом уходит вниз, под нашу девятку, а за ним вслед стелется шлейф огненно-черного дыма: подбили зенитки… И одновременно, прямо на нас и чуть выше, буквально налезает ланинский самолет, под плоскостями которого зловеще чернеют почему-то не сброшенные «пятисотки»…　

А получилось, очевидно, так…　

Когда разрывы зенитного залпа подбили зинаковскую «семерку», Иван Ланин «шарахнул» свой самолет в нашу сторону. Но, чувствуя, что он может столкнуться с нашей «пятеркой», увеличил высоту, и его «двадцать шестая» очутилась над нами. Женя Верещагин, не ожидая такого резкого маневра, «просмотрел» момент сброса бомб, а потом было уже поздно, можно «накрыть» свои войска. А наша «пятерка», как только бомбы сорвались со своих замков, «вспухла» — подпрыгнула вверх и поэтому очутилась на расстоянии метр-два под ланинской «двадцать шестой».　

Иван-то мой всего этого не видит — занят соблюдением своего места в строю. А мне и стрелкам каково? Мы-то видим «пузо» ланинского самолета, бомбы… Чуть уменьшит высоту своего самолета Ланин — он «сядет» на наш — обоим экипажам будет плохо. Сбросит бомбы Верещагин — они могут на нашу «пятерку» попасть, взорваться — мало кто из всей девятки уцелеет…　

Обидно стало: вражеские зенитки нас пощадили, а свой самолет, вот он, над нами — может и себя, и нас погубить… Но вот ланинский самолет потихоньку отходит от нас и становится, вместе с правым ведомым самолетом зинаковского звена, в правый пеленг нашему самолету. Уф, слава богу, кажется пронесло…　

Все это длилось считанные секунды. Но сколько за эти секунды нам пришлось пережить! Полностью это сможет понять только тот, кто сам попадал в аналогичную ситуацию.　

Боевую задачу мы выполнили. Ланинский экипаж благополучно приземлился с бомбами. Ни Ланина, ни его штурмана Женю Верещагина — никто особенно не укорял за промашку: на войне всякое бывает. А вот судьба Коли Зинакова и его экипажа всех нас тревожила. «Горю, иду на вынужденную…» — такие последние Колины слова услышали по радио те, у кого СПУ были подключены к командной радиостанции.　

Ох, как не хотелось всем нам, чтобы в такой, в общем-то удачный для полка, боевой день с Колиным экипажем случилось несчастье…　

8 апреля. Нормальная боевая работа — ничего особенного.　

Выполнили два боевых полковых вылета на бомбардировку значительной гитлеровской оперативной группы «Земланд», стремившейся с запада деблокировать окруженные в Кенигсберге войска.　

В первом вылете, когда ведущим был Салов, полк на нес бомбовый удар по Гросс-Хайдекругу — опорному пункту противника, расположенному на юге Земландского полуострова, у самого берега Кенигсбергского морского канала, примерно в пятнадцати километрах западнее центра города.　

Во втором вылете полк вел Половченко. Бомбовый удар мы нанесли по пункту Видиттен, находящемуся в двух-трех километрах западнее Гросс-Хайдекруга. В районе этих пунктов как раз и должны были сосредоточиваться деблокирующие силы противника.　

Никакого сопротивления нашим девяткам ни с земли, ни с воздуха оказано не было. Очевидно, силы противовоздушной обороны фашистов в этом районе уже иссякли. Поэтому удары были нанесены отменно точно, в спокойной обстановке — как на полигоне.　

Представлялось нам, что после мощных бомбовых ударов авиации, совместно с артиллерийской обработкой мест сосредоточения войск противника, ему, противнику, было уже не до сосредоточения своих войск и, тем более, не до деблокирующих контрударов.　

9 апреля. Боевой вылет, если смотреть со стороны, прост, как пареная репа: согласно приказу две-три полковые девятки устремляются туда, куда надо, делают там то, что требуется, и сразу же возвращаются на аэродром. Все. Боевое задание выполнено. Не война, а что-то вроде воздушной прогулки.　

На самом деле каждый боевой вылет — это сложный во всех отношениях — психологическом, физическом, умственном, моральном — комплекс действий экипажа, направленный на одно: выполнение боевого задания.　

В боевом полете, особенно на боевом курсе, мы, каждый из нас, — комок нервов, в ожидании того, что предстоит увидеть, ощутить, выполнить через ближайшие две- три минуты. Наше внимание напряжено до предела; и хотя мы внешне спокойны, в этом спокойствии прячутся неведомые и не всегда понятные нам самим, скрытые, до нужного момента, силы. Они проявляются, когда потребует обстановка полета и порожденная ею ситуация, проявляются самым необъяснимым образом. Но, проявляясь, они, эти силы, позволяют выполнить экипажу, казалось бы, невыполнимую задачу, найти выход из, казалось бы, безвыходного положения, явить пример беззаветной взаимовыручки и самопожертвования во имя спасения боевого друга-товарища, когда, казалось бы, следовало что-то делать только для спасения своей жизни; оказаться, наконец, живым и здоровым и заявиться, как с того света, перед своими фронтовыми друзьями, когда, казалось бы, они, верные твои соратники, могли лишь теплым словом вспомнить о тебе: был, вот, хороший человек, верный друг, с которым в любой бой можно было идти…　

Такие мысли обуревали мою голову в то время, когда перед нами, вынужденно отдыхающими от полетов, — погода опять испортилась — вдруг, как с того света, заявились подбитые позавчера над Кенигсбергом Коля Зинаков и его штурман — Пермяков Иван; когда с неослабным интересом и вниманием слушали мы их, до неузнаваемости грязных и оборванных, безмерно усталых, но чрезвычайно довольных тем, что их «одиссея» закончилась, они — среди своих.　

А поведали они нам о