Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Октавиан Стампас

— Значит и вы, комтур… — начал было я, удивившись, однако осекся.

— Лучшие годы своей жизни мы прожили на чужой земле, — сказал рыцарь Эд. — Невольно передумаешь о многом. Но поверьте, мессир! У нас ничего нет на свете, кроме вас и Удара Истины.

Не успел донестись с минаретов призыв муэдзина к первой утренней молитве, как отряд доблестных румских тамплиеров уже двинулся в путь. Только приор и во главе с ним полтора десятка крещеных наемников из местных жителей, называемых в Ордене тюркоплиерами, остались поддерживать порядок и жизнь в капелле. Все девять рыцарей с девятью оруженосцами и девятью лишними, заводными конями тронулись в путь, в последний раз поцеловав Святое Распятие, воздетое руками приора, глаза которого светились теперь несказанной силою духа. На улицах Коньи нас провожали взорами самые прилежные лавочники и нищие.

У ворот города комтур показал монгольскому сотнику пайдзу, бронзовый языческий медальон, дающий право войску или каравану смело двигаться по всем дорогам государства, и мы выехали первыми, предводительствуя стадами коров и коз, которых выгоняли на поля пастухи.

Я очень сожалел, что стража сменилась и знакомые мне пересмешники не могут увидеть чудесного превращения воробья в прекрасного сокола.

От главных ворот мы повернули на север и приняли службу той самой дороги, что вела прямо к цитадели моих загадочных сновидений.

Мальчишки из бедного селения, расположенного у подножия холма, на этот раз не подумали подбирать на дороге камни. Они отбежали повыше, на добрую сотню шагов, и засели среди острых обломков гранита, а когда я мирно махнул им рукой, сорвались оттуда, как перепуганные птахи, и пропали в дальних расщелинах. Старику, который некогда угощал меня лепешкой и сведениями о том, что делается наяву, я протянул с коня горсть дирхемов, и он, низко поклонившись, проводил нас взглядом из-под руки до самой вершины холма. Не подумал ли он, что духи возвращаются в свое логово?

Чудесный Мираж появился из-за окоема холма перед нашими взорами, не запоздав ни на мгновение.

Все было неподвижно, кроме одной темной точки, удалявшейся от нас по дороге далеко впереди. Хвост пыли выдавал ретивого всадника. Я пригляделся и подумал, что вижу не иначе как гонца неких сил, враждебных или союзных.

— Быстрый ездок, — заметил и рыцарь Эд. — Легкий под ним скакун.

— Да и сам ездок, как видно, не грузен, — показалось мне, и сердце мое забилось, вопреки всем ясным доводам рассудка.

Рыцарь Эд тревожно посмотрел вдаль и заключил:

— Пуганая собака и тростника испугается.

— Эта стрела — в мой загривок, — вздохнул я. — Надеюсь, мы не станем останавливаться на ночлег в этих местах? Охотой на ручных лисиц и султанов я уже сыт по горло.

Комтур внял моим тревогам, и отряд расположился коротать первую ночь пути там, откуда дворец, заброшенный обычными смертными султанами и их подданными, уже не был виден плотскими глазами.

За несколько мгновений посреди темнеющей, пустынной равнины, вокруг придорожного колодца, выросли десять шатров, и яркий огонь костра опалил куски мяса, размягченные в дороге под седлами.

Когда из колодца вытянули бадью с водой, Эд де Морей кинул в нее несколько алых песчинок и, поднеся бадью к костру, пригляделся к воде.

— Порошок из голубиной печени, — пояснил он. — Выдает всякую отраву.

— Тростник тростником, а предосторожность уместна, — согласился я. — Брат Эд, вам тоже запал в душу тот одинокий всадник?

— Всадник, конечно, не большая редкость, — ответил рыцарь Эд, — но я привык доверять чутью.

— Мое чутье вторит вашему, брат Эд, — поддержал я комтура и решил признаться в искушавших сердце опасениях. — Хоть конь и скакал быстро, но из моей головы никак не выскакивает мысль о Черной Молнии. Не появится ли на нашем пути чреватое грозой облако?

Комтур долго молчал, опустившись перед огнем на складное дорожное сидение.

— Я приложу все силы, чтобы уберечь вас от любых опасностей, мессир, — с некой тенью неуверенности в голосе проговорил он.

Полновесная темнота еще не опустилась с небес, и ночь еще не поглотила равнину вместе с крошками, коими мы, верно, представлялись ангелом с высот звездных сфер, однако лицо комтура, освещенное костром, показалось мне сумрачней ночи.

— Вы хотели бы задать мне еще один вопрос, мессир? — сдался рыцарь Эд моему многозначительному молчанию.

— Ничего не могу поделать со своим любопытством, — весело признался я. — Оно, по-видимому, восполняет убыток памяти.

— Мессир, мне так же трудно удержать себя от нижайшей просьбы, — вздохнул комтур.

— Всякий повод оказать вам честь, брат Эд, радует меня до глубины души, — уверил я его.

— Мессир, пообещайте не посмеяться над моим безумием, — тихо проговорил рыцарь Эд де Морей.

— Безумием? — удивился я. — Но ведь и вы, брат Эд, не смеялись над всеми безумными россказнями, которыми я потчевал вас едва не половину прошлой ночи. Безумного я обнаруживаю в своей жизни куда больше, чем здравого, и не нахожу в том ничего смешного. Говорите, брат Эд.

— Больше скажет моя одежда, — ответил рыцарь Эд. — То, что привлечет ваш взор первым, выдаст мою тайну и мой грех.

На белом льняном полотне выделялась прямая черная полоса, спускавшаяся от правого плеча до пояса.

— Ваш глаз верен, мессир, — глухо проговорил рыцарь Эд, будто и впрямь исповедываясь мне в неком смертном грехе. — Вы заметили цвет Дамы моего сердца.

Удар, в тот же миг пронзивший мне мозг, я могу назвать только ударом черной молнии.

— Дама сердца?! — обомлел я, ибо явь в самом деле становилась безумней самого безумного видения.

Небу ничего не стоило рухнуть мне на голову, а земле — разверзнуться и сбросить меня в адские глубины, но ничто так не потрясло бы мою душу, как признание рыцаря Эда, единственного смертного, которому я решил доверять среди живых и который в одно мгновение обратился в самого нежеланного соперника.

— Как же это могло случиться, брат Эд?! — потеряв и вновь обретя дар речи, вымолвил я, уже готовый от отчаяния посыпать себе голову раскаленной золой.

— Усмешка Фортуны, мессир, — развел своими мощными руками рыцарь Эд. — Как и вся моя жизнь. Видели ли вы, мессир, ее прекрасные глаза, так и обжигающие сердце черным огнем?

— Видел, — стараясь ничем не выдать смятения, признался я.

— А острые брови, пронзающие сердце вернее всех ее кинжалов? — продолжал мучительно оправдываться комтур тамплиеров.

— Видел и брови, — признал я.

— А губы цвета спелого граната?

— Нет, — признал я и до боли позавидовал рыцарю Эду, хотя мог похвалиться перед ним тем, что, волею обстоятельств, мне оказалась ведома краса Дамы наших сердец куда более искусительная, чем губы. — Она умело скрывала свое лицо.

Конечно, я предпочел не хвалиться, ибо ожидал, что рыцарь Эд, забыв о всех обетах, в тот же миг разрубит меня своим мечом на две половинки.

— Ох, мессир! — раскрыл передо мной свою душу рыцарь Эд. — Можно считать, что я уже убит ассасинами.

— Она из ассасинов? — ничуть не удивился я.

— Если Рум и кишит какими-то ассасинами, то я знаю только одного настоящего, — грустно проговорил рыцарь Эд. — А именно Черную Молнию. Конечно, когда-нибудь она убьет меня.

— Но почему она так упорно охотится за вами, брат Эд? — спросил я с непристойным облегчением на душе.

— Случалось трижды, что волею, а отчасти неволею, становился я преградой между ней и правителем Рума, которому ассасины определили быть жертвой за грехи его предков. Один раз мы спасли жизнь султана, когда он охотился на волков в то время, как вели охоту за ним самим, и еще дважды при торжественных объездах провинций. Султан неизменно приглашал нас в арьергард своей свиты, и нам не полагалось отказываться. Подробности этих случаев не имеют особого значения. Суть в том, что ассасины не любят нас, а я, увы, влюблен в ассасина.

Комтур немного помолчал, а затем прибавил к своему чистосердечному признанию еще немного:

— И у меня чутье на ассасинов. В капеллу им хода нет. Но за стенами капеллы она когда-нибудь убьет меня. Непременно убьет.

— Но ведь и вы не безоружны, брат Эд, — скрепя сердце, заметил я, ведь все ассасины, кроме одного, тоже никак не могли рассчитывать на мою любовь.

— Разве у меня хватит сил поднять меч на свою Даму? — грустно улыбнулся рыцарь Эд.

Этим неразрешимым вопросом и закончилась наша беседа, ибо ночь уже охватила всю землю и подобралась вплотную к последней цитадели света, нашему костру.

Мы пожелали друг другу дожить с Божьей помощью до утра и чтобы духи пустыни побоялись тревожить наш сон, а затем разошлись по своим палаткам.

Тяжелая тоска, лежавшая у меня на сердце, сделалась еще тяжелее, когда я остался в одиночестве, под защитой шатра и стражников, коими стали сами доблестные рыцари, решившие охранять шатер по трое, трижды сменяя друг друга за время ночи. От той тоски не смогли освободить меня ни молитва, ни мягкая постель, о которой я давно мечтал.