Все и немного больше - Жаклин Брискин

Мэрилин мало бывала дома. Она вставала еще затемно, целый день была занята на студии, к вечеру появлялась у себя, чтобы проглотить пару яиц или съесть яичницу, которую готовила заботливая Нолаби, после чего без сил валилась на кровать, ощущая ломоту во всем теле и полную неспособность выучить роль на следующий день. Она вела жизнь, мало чем отличающуюся от жизни заключенного.

Ее юношеская неопытность, необходимость почти все время находиться перед камерой в щедро финансируемом грандиозном фильме, поток публикаций в прессе и сообщений по радио о Рейн Фэрберн (о ней!), в которых полуправда чередовалась с полным вымыслом, — все это действовало на нее таким образом, что она пребывала в каком-то оцепенении и состоянии животного страха.

Продюсер фильма Бентли Хендриксон, усатый гомосексуалист с тихим голосом, отнюдь не без оснований злился, что на него свалилась эта новенькая, что репортерам и фотографам было позволено при нем интервьюировать это смазливое, бездарное ничтожество. Он цедил скупые советы другим актерам и обслуживающему персоналу, после чего опускался в парусиновое кресло, не утруждая себя ни словами, которые могли бы подбодрить Мэрилин, ни конструктивной критикой. Он без конца требовал пересъемок сцен с ее участием, число которых доходило иногда до пятидесяти.

Для Мэрилин эти сцены были кошмарной пародией на ее отношения с Линком. Слишком близка была ей эта роль. Она не могла полностью погрузиться в свою работу, свою роль, И от этого держалась на площадке, как деревянная.

Бентли Хендриксон с нарочитой скукой и холодностью, глядя на Мэрилин, говорил, насколько они отстают от графика, и ей было невыносимо чувствовать враждебность всей съемочной группы, причиной которой была ее постоянная неумелость. Временами она цепенела от унижения и отчаяния. Не в силах сдержать дрожь, убегала в автоприцеп, который служил ей артистической уборной.

К концу второй недели она чувствовала себя затравленным зверьком.

В следующий понедельник первой должна была сниматься сцена, где Рейн по телефону узнает о том, что ее возлюбленный отплывает. Встревоженная воспоминаниями, Мэрилин забилась в уборную, где свела на нет труды гримера, смыв косметику потоком слез.

Второй ассистент режиссера постучался к ней и сказал, что ее ждут.

— Скоро буду, — ответила она сдавленным голосом.

Через пятнадцать минут, все еще находясь в автоприцепе, она повторила те же самые слова уже режиссеру. На сей раз в ее голосе уже звучали истерические нотки.

Еще через несколько минут дверь без стука распахнулась. Проем заполнила массивная фигура Джошуа. Он вынужден был наклонить свою седовласую голову, чтобы войти внутрь. Автоприцеп качнулся, когда он переступил порог.

Мэрилин встала, тыкая платочком в глаза.

— Джошуа…

Он достал из бумажного мешочка бутылку виски.

— По-моему, вам сейчас требуется это, — сказал он.

— Да, но… У меня желудочный грипп.

— Грипп, как же! Просто у вас типичный случай страха перед камерой.

— Нет! — вскинулась она и снова села на диван. — Хотя да, да! Я подвожу этих людей! Джошуа, я никуда не гожусь! И никогда не годилась! Вы должны убедить мистера Хейуорда отозвать меня из этого фильма, я уверена, что «Парамаунт» хочет заменить меня. Конечно, «Магнум» не продлит мой контракт! И я рада, рада этому! — Она говорила повышенным голосом, на грани истерики. — Я не создана для кино! Я никогда не буду звездой! У меня нет для этого данных.

Джошуа разлил виски в фужеры для воды.

— Tea culpa[4]. Жопа я лошадиная! Не предусмотрел трудности, которые могут возникнуть у вас в этом плане.

— Я не актриса…

— Вы актриса до мозга костей. Послушайте, Мэрилин. Та сцена, которую вы собираетесь играть, должна идти крупным планом. А крупный план предполагает мыслительный процесс. — Он сунул ей в руку фужер. — Ваше здоровье!

Запах был противный, напоминающий прелую солому.

— Я не могу…

— Мэрилин! — скомандовал Джошуа.

Она опрокинула содержимое фужера в рот. Жидкость обожгла ей горло, выдавив слезы из глаз.

— Думать, — сказал Джошуа. — Думать! Вот альфа и омега этой сцены.

— Но…

— Никаких «но». Я знаю, я сам писал этот проклятый сценарий… Крупный план! Послушайте, Мэрилин, я повторяю прописную истину. Крупный план должен показать аудитории движение мысли. Вы ведь можете думать, черт возьми, я это отлично знаю!

— Думать? — Я так скована ужасом, что того и гляди мои мозги зазвенят, как этот фужер. Спросите мистера Хендриксона… — Ее зубы клацнули о край фужера. — Джошуа, он ненавидит меня.

— Это его прием, он держится отчужденно с актерами, пока они разыгрывают для него представление. — Он налил еще немного виски в ее фужер. — Я расскажу вам о трюке, которым пользовался на заре своей писательской карьеры. Когда я смотрел на этих толстых продюсеров и начинал волноваться, я представлял, что они курят сигары, сидя в своих больших креслах в одних кальсонах.

Виски начало действовать, и она почувствовала умиротворяющее тепло в груди.

— В кальсонах? — Мэрилин хихикнула.

— Да… В красных кальсонах… С карманчиками на заднице. — Жестом он показал, чтобы она выпила еще. На сей раз она выпила содержимое фужера не спеша. — Мэрилин, — сказал он, — это твой фильм, ты и есть Рейн, и мы оба знаем это. Плюнь на Хендриксона и думай о том, как он прыгает в красных кальсонах.

Нарисовав в уме столь пикантную картину, Мэрилин покраснела и снова хихикнула.

— Ну как, лучше?

— Немножко.

— Нет ничего плохого в том, если ты немного пофантазируешь перед камерой, — не так чтобы очень, но достаточно, чтобы расковаться. — Он обнял ее и подтолкнул к ступенькам. Она присела на стульчик, давая возможность теплу разойтись по телу, пока гример восстанавливал грим. Сделав глубокий вдох, она вошла в ярко освещенный круг.

На нее уставились около полусотни высококлассных профессионалов. Бентли Хендриксон вздохнул и наклонился вперед.

Мэрилин внезапно почувствовала панический страх.

Затем она увидела отца Линка — массивную фигуру, излучающую силу, который подмигнул ей и похлопал себя по бедрам.

Все они носят кальсоны… Ядовито-красного цвета. Тело ее расслабилось. Она пробормотала:

— Готова.

Ответственный за спецэффекты принялся за дело и зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату, думая о том отчаянии, которое овладело ею в первое мгновение, когда Линк сообщил ей об отплытии «Энтерпрайза». Глаза ее наполнились слезами. Она не вытерла их, и они покатились по щекам.