Универмаг - Илья Штемлер

Последнюю, девятичасовую выручку кассиры приносили в банк сами. Сдавали. Собирались домой. Обычно Пинчук располагался на табурете с журналом в руках, изредка окидывая взглядом снующих по комнате кассиров. Те угощали сержанта кто яблоками, кто домашним пирожком. Переговаривались между собой. А иногда такую свару затевали, хоть уши затыкай. Кое-кого из них связывали с главным кассиром Степановой особые, деликатные отношения. Но об этом не принято было говорить — Степанова начальница строгая, а место кассира в «Олимпе» на улице не валяется. Главный кассир мог миловать, мог казнить. «Миловать» — значит при каждом удобном случае подкидывать выгодную в этот день кассу. Не говоря уж о мелких любезностях: график работы и отдыха, отпуска... «Казнить» — наоборот. Конечно, существовала «скользящая» очередность, чтобы без обид. Но работа есть работа. Всякие возникают ситуации...

Тамара работала не хуже Киры Александровны Аматуни, но никак не могла наладить отношения с главным кассиром. И подарки делала, и льстила. Все впустую! А может, неприязнь сеяла Кира Александровна с друзьями...

Большим психологом была Кира Александровна. Можно сказать, профессиональным. Тонким и наблюдательным. Она видела покупателя насквозь. Особый дар. Конечно, Аматуни не брезговала и традиционным методом: вручала покупателю вначале чек, потом мелкий размен, потом рубли. В то время как инструкция строго наказывала: чек завершает расчет. Без чека покупатель не отойдет от кассы. А без сдачи после получения чека — сколько угодно. Но Аматуни не прятала «забытых» денег, выкладывала на видное место и не убирала до тех пор, пока покупатель не покинет секцию. И возвращала по первому же требованию с извинением, без скандала. Как правило, покупатель или не замечал уловки, или, уверенный в том, что правды не добиться, смирялся... Находились и мошенники, которые предъявляли претензии, не имея для этого основания. Кассиры на это реагировали по-разному. Кира Александровна не мелочилась, вручала требуемую сумму — и все, инцидент исчерпан. Себе дороже!

Кира Александровна владела и другими методами. Еще от родительницы своей научилась. В свалке за дефицитом она намечала жертву. По рукам и носам определяла. Психолог! Отсчитывала вслух сдачу за крупную покупку с крупной суммы. Десятками или четвертными. И с ловкостью факира просчитывала одну, а то и две бумажки в свою пользу. И риска никакого: ну просчиталась. Вернется покупатель — отдаст с улыбкой, с извинениями. Как правило, не возвращались... Все кассиры знали о методе Аматуни. Некоторых, особо близких, Кира пыталась обучить своему искусству, у нее было доброе сердце. И опыт: друзья — это выгоднее, чем враги. Но ученицы не могли освоить ее школы. Больно жалостливые были...

Догадывался главный администратор о методах ее работы, но вот попробуй уличи, схвати за руку, если она с точностью до копейки предвидела разницу между суммой на счетчике аппарата и суммой, осевшей в ящике кассы. Даже не пользуясь ключом, наличие которого у кассира считается проступком. Чувствовала! И вовремя снимала свой остаток...

Около одиннадцати раздался звонок — короткий и длинный. Пинчук откинул шторку глазка, в котором умещалась лишь часть лица инкассатора. Кто сегодня? Тарасов? А говорили, болеет...

- Ты, что ли, Тарасов? — произнес Пинчук.

- Ну?

- Ты ж болел?

- Болел — выздоровел. Отпирай!

Пинчук набрал цифровой код — заслонка, что находилась ниже глазка, отошла. Инкассатор прислонил удостоверение с фотографией... Он, Тарасов...

Высокий здоровяк Тарасов, из бывших военных, был одет в темно-синий костюм с зелеными петлицами, в ведомственную фуражку. Френч был распахнут, и с левой стороны живота виднелась расстегнутая кобура с торчащей из нее ручкой старого нагана. Хотя инкассаторы давно перешли на пистолеты, Тарасов был верен нагану...

- Готово?

- А как же? Аптека! — ответил Пинчук.

Тарасов шагнул к массивной двери отделения банка. Позвонил. Распахнулось окошко. Инкассатор просунул удостоверение и явочную карточку. Из окошка послышался тихий бумажный шорох. Сличают...

- Свой, тетя Катя. Свой! — поторапливал Тарасов.

- А доверенность-то где? — строго вопросила оператор. — Я тебя предупреждала, Тарасов, переоформляй доверенность. Песок с нее сыплется.

- Да бюллетенил я, тетя Катя. Не успел.

- Чтобы в последний раз. Пустым уедешь... Держи препроводиловку!

Инкассатор расписался в копии ведомости. Оператор внесла запись в явочную карточку. Вернула. И получила порожнюю сумку на завтра. Тарасов щелкнул языком и подмигнул сразу двумя глазами, словно большой синий кот. Оператор протянула инкассатору образец оттиска пломбира, документы и указала на раздутый брезентовый мешок.

- И все? — уточнил Тарасов.

- Все. Не торговля была, а слезы... Так что один донесешь... Да и купюра крупная сложилась, — ответила оператор.

Тарасов расписался в ведомости, упрятал планшет с документами и, ухнув, закинул мешок на плечо.

- А что, Пинчук, — обратилась оператор к сержанту, — Рудина из обувного не появлялась? Грозилась прийти узнать выручку. Может, звонила?

- Никак нет! — строго доложил Пинчук и добавил: — А чего звонить-узнавать? По секции прошла, все и увидела. Вся выручка на полках.

Сержант снял с крючка старенькую шубку и почтительно придержал на весу. Несмотря на суровый вид, Пинчук был джентльменом.

11

Штабс-капитан в отставке Януарий Лисовский умер в возрасте пятидесяти пяти лет, оставив жене Ванде троих детей, младшему из которых, Мише, было два года. Помимо скудного наследства, штабс-капитан передал своим детям предрасположение к сахарному диабету. Правда, старшая дочь Наталья удачно проскочила критический рубеж, и болезнь настигла ее уже в преклонном возрасте. А вот средний брат, Дмитрий, и особенно младший, Михаил, заболели рано...

У Лисовских была пятикомнатная квартира на Моховой улице. С годами семья разрасталась. Наталья с мужем и детьми заняла две комнаты. Дмитрий дважды женился. Первая жена его после развода так и осталась на Моховой в одной из комнат. Куда и вселился ее новый муж, крикливый инженер-путеец. Инженер оказался весьма достойным человеком, несмотря на вздорный характер. Он сошелся во взглядах с младшим Лисовским, подружился и пронес эту дружбу через годы. А вот вторая жена Дмитрия, женщина чванливая, язвительная, перессорилась со всем семейством и поставила в прихожей свой электросчетчик. Дмитрий, добряк по натуре, вначале конфузливо заглядывал в глаза сестре и младшему брату, потом замолчал и стал пить. В запое он не буянил, а мирно спал за ширмой...

В итоге всех этих жизненных катаклизмов глава семейства старая Ванда оказалась в одной комнате с Мишей. Собственно, это была ее комната, но Михаил Януарьевич Лисовский упорно не желал переезжать в выбитую ему Универмагом квартиру. Скучал он там, в новостройках, маялся. И жил с матерью. А квартиру ту отдали переженившимся племянникам. Комната старой Ванды вся была заставлена книгами. Книги — часть наследства покойного штабс-капитана — отошли младшему Лисовскому как человеку, необремененному семьей. В те времена на них еще не смотрели как на состояние. К тому же Михаил Януарьевич был книгочеем. Библиотеку отца он приумножил, дополнив уникальными изданиями по специальным финансовым вопросам. Несколько раз профессиональный бухгалтер Михаил Януарьевич принимался пересчитывать и систематизировать свою библиотеку. Но бросал, не выдерживал марафона. Кроме книг, огромная комната была знаменита тем, что в ней пухлым бордовым парашютом парил абажур.

- Ах, боже мой, настоящий абажур! — восклицали те, кто впервые попадал в эту комнату.

Михаил Януарьевич пожимал мягкими плечами. Да, дескать, абажур...

- Послушайте, почему их перестали выпускать? — обращались гости к хозяину, главному бухгалтеру Универмага.

- Ку-да-а-а, — проникала в разговор старая Ванда. — Небось комнаты сицяс тють больсе моего сюндуцка. — И она касалась ладошкой сундука, в котором свободно можно было разместить современную малогабаритную квартиру.

А вчера в отсутствие Михаила Януарьевича сосед, инженер-путеец, затащил в комнату опытного книжного маклака. Ради интереса.

Маклак медленно обвел взглядом стены, откинул крышку сундука, поднял пудовый том Полного собрания сочинений господина Мольера, изданного Брокгаузом, и застонал от вожделения.

- Тысячи! — воскликнул маклак. — Через год это будет стоить миллион. Впервые вижу всю двадцатку. В сундуке! Ах!

- Двадцатку? — переспросил инженер-путеец.

- Двадцать томов. «Библиотека великих писателей». Редкая картина.

Подошедший Михаил Януарьевич спустил маклака с лестницы.

- Безумцы! — орал маклак. — Заставили стены золотом, а живут как мыши. Безумцы! — Крик его утонул в сыром колодце подъезда старинного дома...