Универмаг - Илья Штемлер

- Извините, я ненадолго вас оставлю. — Михаил Януарьевич взял с подоконника бокс для шприца, достал ампулу инсулина.

Кузнецов сочувственно кивнул.

Вернувшись, Лисовский увидел на столе бутылку дорогого коньяка, коробку конфет, напоминающую размером детский настольный бильярд. Вот рюмки придется позаимствовать, не прихватил. — Улыбка не покидала широкое лицо директора ресторана.

- Ну, рюмки-то мы найдем. — Казалось, Лисовский ничуть не удивился. Он подошел к шкафу, достал две рюмки. — Жаль, конфет мне нельзя, — произнес он, с восхищением рассматривая коробку. — Никогда таких не видел.

- Не пропадут. Мать угостите... Кстати, Михаил Януарьевич, сейчас появилось новое лекарство от диабета. Таблетки под язык — и никаких тебе уколов. Японское. Не сочтите за назойливость — завтра доставлю. Одна упаковка на год.

- Слышал, слышал. Буду весьма признателен.

Лисовский придвинул стул и сел напротив. Кузнецов скрутил пробку плоской бутылки и плеснул в рюмку коричневую жидкость.

- А запах-то, запах! — Лисовский придвинул к себе рюмку.

- Ну! Королевский настой. Травку туда засадили. Вроде женьшеня, что ли. От всех болезней снадобье.

- А что, бережете здоровье? — обронил Лисовский.

- Много прожил, мало осталось. День как миг. Вот и берегу. — Кузнецов сделал вид, что не уловил иронии. — Ну! Со свиданьицем!

Лисовский пригубил коньяк. Густой, точно патока, он лип к зубам, горячил нёбо, ласкал язык. Даже не хотелось глотать. Глаза сами собой прикрывались в блаженстве...

- Какая роскошь, — произнес Лисовский. — Небось всю зарплату угрохали?

- Для нужного человека ничего не пожалеешь, — кивнул Кузнецов. — У меня для вас еще подарок припасен.

- Большой?

- Нет. В карман уместится... Ежели умело сложить.

Кузнецов наклонился к портфелю, достал пакет, завернутый в газету и стянутый черной аптекарской резинкой.

- Тут пять тысяч. Не трудитесь считать. В сотенных купюрах.

Голубые глаза Лисовского сощурились. Он зашелся в кашле. Впервые за весь вечер. Вытащил платок, прижал ко рту. Кузнецов отвел глаза к разноцветным книжным стенам...

Лисовский утер губы, провел ладонью по остаткам рыжеватых волос.

- Мало, — произнес он.

Кузнецов кивнул, наклонился к портфелю и достал еще одну пачку.

- Столько же. Не трудитесь считать.

- Таскаете с собой такое состояние. Не боитесь?

Кузнецов выпрямился, развернул молодцевато плечи.

- Кончилось время, когда я боялся. Теперь меня боятся.

- Так, так... И за что мне такое уважение, разлюбезный Аркадий?

- Услуга за услугу. Мне нужно, чтобы несчастная вдова не оставила сиротами своих детей.

- Имеете в виду бывшего бухгалтера ресторана «Созвездие»?

- Именно! — резко перебил Кузнецов. — Экспертиза может подвести ее к статье сто семьдесят второй — халатность вместо девяносто третьей — хищение в особо крупных размерах.

- Хотите, чтобы она вместо пятнадцати получила три года?

- Ради детей, — кивнул Кузнецов.

Его глаза смотрели на Лисовского твердо, не мигая.

- А как же быть с ее двумя подельниками?

- Выскочит она, выскочат и остальные.

- Кроме паренька-кладовщика.

- Это особый разговор, — вздохнул Кузнецов. — Я подумаю о его судьбе. Придется повозиться... Ну, выпьем! — И он плеснул в рюмку коньяк. — Есть у меня в Крыму приятель. Тот сам настаивает коньяк, для себя. Что это за прелесть...

- Да, — подхватил Лисовский. — Помню, в войну... Мы вошли в маленький чешский городок. И старичок чех угощал нас вином. Ну я вам доложу! До сих пор помню вкус... А где вы воевали?

- Третий Украинский. Был ранен под Белградом. Легкое пробило.

- Значит, вы почти всю войну прошли?

- А как же! — загорелся Кузнецов. — Четыре ранения. Три ордена. Окопник!

- И в штыковую ходили?

- Три раза.

- Я всегда поражался людям, которые ходили в штыковую. Верх человеческого духа.

- Три раза... Первый раз не по себе было. А потом уверовал в свою звезду. И ничего, везло, — засмеялся Кузнецов.

- И до сих пор везет, — засмеялся вслед Лисовский.

- Не жалуюсь, — хохотнул Кузнецов.

- Еще бы, — не успокаивался Лисовский.

Оба чем-то были похожи друг на друга. Высокие, громоздкие. Только у Лисовского серый, болезненный цвет лица. В то время как Кузнецов со своей прической ежиком, похожей на белую щетку, выглядел даже спортивно, несмотря на бесформенный костюм...

Успокоились. Кузнецов наклонился, застегнул портфель, собираясь уходить. Лисовский подобрал пачку, положил на нее вторую.

- Забавно. Миллионы проходят за моей подписью, а чтобы так держать в руках живые десять тысяч — не было.

- Вот и держите крепко.

- Послушайте, Аркадий Савельич. — Лисовский поднял рюмку, сделал глоток. — Почему вы решили, что я возьму эти деньги?

- Потому что десять тысяч.

- Знаете, мне, дураку, за шесть десятков прожитых лет казалось, что крупные взятки дают каким-то особым, сложным путем.

Кузнецов разогнулся, поднял портфель, поставил на колени.

- Так ведь я человек простой, Михаил Януарьевич. Простой! А простота, брат, — это ключ ко всему. У других — комплексы, рефлексии. В лице меняются, заикаются, не знают, куда положить, чтобы и видно было и не пропало... Ты — мне, я — тебе. И концы! И вся философия. К тому же, брат, ради детей стараюсь. Святое дело!

- Ради детей... Кха-кха-ха, — опять зашелся в кашле Лисовский.

Кузнецов поднялся, пережидая. Протянул руку, погладил абажур.

- Что ж это вы, Аркадий Савельич, — отдышался наконец Лисовский. — Ради детей... А сами ревизоров напустили на свое хозяйство.

Сквозь смуглоту щек Кузнецова проступила бледность. Он резко отдернул руку от абажура. По комнате накатом поплыли тени.

- С чего это вы так решили? Слова-то, Михаил, обдумывать надо.

- А как же, Аркадий... С такими-то деньгами — и вдруг ревизоров допустили? Стало быть, нужно вам было. Только для чего, не пойму.

- Так зачем мне было сюда являться? Уговаривать вас!

- Зачем? И верно... Не думали вы, Аркадий Савельич, что ОБХСС черновики прихватит. Бухгалтер ваш их на даче хранила. А те молодцы раз — и туда сиганули. Вот и всплыла статья девяносто третья, часть первая. Хищение в особо крупных... Вы, Аркадий Савельич, и поняли, что ей терять нечего: потянет она вас, чтобы себе участь признанием облегчить. Поворот для вас неожиданный, может, вы о черновиках тех и знать не знали... Вот и прискакали ко мне... То-то...

Кузнецов выпятил толстые губы, покачал головой и засмеялся.

- Ты что, старый! Я ведь чист в этом деле, сам знаешь. Нигде моей подписи нет. В одном моя вина: приказал через склад кухонные изделия проводить. Для лучшего контроля. А нечестные люди этим воспользовались. Выговором, на худой конец, отделаюсь...

- Ну, это суду решать, не мне, — прервал его Лисовский.

Он придвинул к себе портфель Кузнецова, раскрыл и швырнул туда деньги. Защелкнул замок.

- Неси обратно, Аркаша. Может, кому и сунешь, ты мужик головастый. Всплывешь еще, если не расстреляют, — с какой-то ленцой в голосе проговорил Лисовский. — А от меня пощады не жди. Потому как ты мне враг номер один, Аркаша. Так-то.

Глаза Лисовского налились кровью. Лицо покрылось темными пятнами, а руки — большие, мясистые — вздрагивали.

- Бог даст, Аркаша, я еще дотумкаю: с чего это ты надумал собственный дом поджечь? Неделю мне еще возиться над экспертизой, если не более. Накрутил ты там, Аркаша, накрутил.

Кузнецов поднял портфель, подергал, словно пробуя вес.

- Дурак ты, Мишка. Десять тысяч! Больше бы дал хоть раза в два. — В голосе Кузнецова еще теплилась надежда. — Все равно откуплюсь. А ты с носом останешься...

Лисовский чувствовал, что кашель вновь сейчас его скрутит. Уже подкатывал к горлу шершавым неотвратимым комом. И он проговорил торопливо, на одном выдохе:

- Коньяк оставь. И конфеты. Мать порадую. Гонорар за визит. Тайну твою тебе приоткрыл. Стоит этих царских конфет?

- Стоит, — кивнул Кузнецов.

Он остановил абажур, взял портфель и вышел не простившись...

Такой кашель давно не сотрясал большое тело Михаила Януарьевича. Сухой, раскатистый, он чередовался с трубным звериным воем... Михаил Януарьевич присел на тахту. Книги, фотографии, шкаф — все плыло перед глазами. Потом дверь растворилась, и в комнату вошел Дмитрий. Он хотел было подать воду, но Михаил остановил его жестом.

Кашель выдыхался, редел. Михаил бессильно откинулся на спинку тахты.

- Знаешь, кто сейчас приходил? — спросил он. — Директор ресторана. Взятку принес.

Дмитрий Януарьевич молчал, опустив плечи и бессмысленно глядя в пол.

- И знаешь сколько? — продолжал с какой-то радостью в голосе Михаил Януарьевич. — Десять тысяч. И коньяк с конфетами.

Дмитрий Януарьевич поднял лицо. Видно, только сейчас он заметил бутылку и раскрытую коробку. Встал, подошел к столу. Поднял бутылку, встряхнул. Медленно, точно в каком-то гипнотическом сне...