В кварталах дальних и печальных - Борис Рыжий

«Двенадцать лет. Штаны вельвет…»

Двенадцать лет. Штаны вельвет. Серега Жилин слезс забора и, сквернословя на чем свет, сказал событие.Ах, Лора. Приехала. Цвела сирень. В лицо черемухадышала. И дольше века длился день. Ах, Лора, тысуществовала в башке моей давным-давно. Какое сладкоемученье играть в футбол, ходить в кино, но всюдучувствовать движенье иных, неведомых планет, онистолкнулись волей Бога: с забора Жилин слез Серега, иты приехала, мой свет.Кинотеатр: «Пираты двадцатого века». «Буратино»с «Дюшесом». Местная братва у «Соки-Воды» магазина.А вот и я в трико среди ребят — Семеныч, Леха, Дюха —рукой с наколкой «ЛЕБЕДИ» вяло почесываю брюхо.Мне сорок с лихуем. Обилен, ворс на груди моей растет.А вот Сергей Петрович Жилин под ручку с Лорою идет —начальник ЖКО, к примеру, и музработник в детсаду.Когда мы с Лорой шли по скверу и целовались на ходу,явилось мне виденье это, а через три-четыре дня —гусара, мальчика, поэта — ты, Лора, бросила меня.Прощай же, детство. То, что было, не повторится никогда.«Нева», что вставлена в перила, не более моя беда.Сперва мычишь: кто эта сука? Но ясноокая печальсменяет злость, бинтует руку. И ничего уже не жаль.Так над коробкою трубач с надменной внешностьюбродяги, с трубою утонув во мраке, трубит для осении звезд. И выпуклый бродячий пес ему бездарноподвывает. И дождь мелодию ломает.

Путешествие

Изрядная река вплыла в окно вагона.Щекою прислонясь к вагонному окну,я думал, как ко мне фортуна благосклонна:и заплачу за всех, и некий дар верну.

Приехали. Поддав, сонеты прочитали,сплошную похабель оставив на потом.На пароходе в ночь отчалить полагали,но пригласили нас в какой-то важный дом.

Там были девочки: Маруся, Роза, Рая.Им тридцать с гаком, все филологи оне.И черная река от края и до краяна фоне голубом в распахнутом окне.

Читали наизусть Виталия Кальпиди[61].И Дозморов Олег мне говорил: «Борис,тут водка и икра, Кальпиди так Кальпиди.Увы, порочный вкус. Смотри, не матерись».

Да я не матерюсь. Белеют пароходына фоне голубом в распахнутом окне.Олег, я ошалел от водки и свободы,и истина твоя уже открылась мне.

За тридцать, ну и что. Кальпиди так Кальпиди.Отменно жить: икра и водка. Только нет,не дай тебе Господь загнуться в сей квартире,где чтут подобный слог и всем за тридцать лет.

Под утро я проснусь и сквозь рваньё тумана,тоску и тошноту, увижу за окном:изрядная река, ее названье — Кама.Белеет пароход на фоне голубом.

«Есть фотография такая…»

Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

А.С. Пушкин

…Мной сочиненных. ВспоминалЯ также то, где я бывал.

Н.А. Некрасов

Есть фотография такаяв моем альбоме: бард Петров[62]и я с бутылкою «Токая».А в перспективе — ряд столовс закуской черной, белой, красной.Ликеры, водка, коньякистоят на скатерти атласной.И, ходу мысли вопреки,но все-таки согласно планустихов — я не пишу их спьяну, —висит картина на стене:огромный Пушкин на конепрет рысью в план трансцендентальный.Поэт хороший, но опальный,

Усталый, нищий, гениальный,однажды прибыл в город Псковна конкурс юных мудаков —версификаторов — нахальныймальчишка двадцати двух лет.Полупижон, полупоэт.Шагнул в толпу из паровоза,сух, как посредственная проза,поймал такси и молвил так:

— Вези в Тригорское, земляк!

Подумать страшно, баксов штука, —привет, засранец Вашингтон!Татарин-спонсор жмет мне руку.Нефтяник, поднимает онс колен российскую культуру.И я, т. о., валяя дуру,ни дать ни взять лауреат.Еще не пьян. Уже богат.За проявленье вашей воливам суждено держать ответ.Ба, ты все та же, лес да поле!Так начинается банкет,и засыпает наша совесть.Честь? Это что еще за новость!Вы не из тех полукалек,живущих в длительном подполье.О, вы нормальный человек.Вы слишком любите застолье.Смеетесь, входите в азарт.Петров, — орете, — первый бард.И обнимаетесь с Петровым.И Пушкин, сидя на коне,глядит милягой чернобровым,таким простым домашним ге…

Стоп, фотография для прессы!Аллея Керн. Я очень пьян.Шарахаются поэтессы —Нателлы, Стеллы и Агнессы.Две трети пушкинских полянозарены вечерним светом.Типичный негр из МГУчитает «Памятник». На этом,пожалуй, завершить могурассказ ни капли не печальный.Но пусть печален будет он:

я видел свет первоначальный,был этим светом ослеплен.Его я предал. Бей, покудаеще умею слышать боль,или верни мне веру в чудо,из всех контор меня уволь.

«Осколок света на востоке…»

Осколок света на востоке.Дорога пройдена на треть.Не убивай меня в дороге,позволь мне дома умереть.

Не высылай за мной по шпалам,горящим розовым огнем,дегенерата с самопалом,неврастеничку с лезвиём.

Не поселяй в мои плацкартынацмена с города Курган,что упадает рылом в нарды,освиневая от ста грамм.

Да будет дождь, да будет холод,не будет золота в горсти,дай мне войти в такой-то город,такой-то улицей пройти.

Чуть постоять, втянуть ноздрямипод фонарем гнилую тьму.Потом помойками, дворами —дорога к дому моему.

Пускай вонзит точку в печеньили попросит огоньку,когда совсем расслаблюплечи видавший виды на веку.

И перед тем, как рухну в ноги,заплачу, припаду к груди,что пса какого, на порогеприхлопни или пощади.

«Июньский вечер. На балконе…»

Июньский вечер. На балконеуснуть, взглянув на небеса.На бесконечно синем фонегорит заката полоса.

А там — за этой полосою,что к полуночи догорит, —угадываемая мноюмузыка некая звучит.

Гляжу туда и понимаю,в какой надежной пустотеоднажды буду и узнаю:где проиграл, сфальшивил где.

«С трудом окончив вуз технический…»

С трудом окончив вуз технический,В НИИ каком-нибудь служить.Мелькать в печати перьодической,Но никому не говорить.

Зимою, вечерами мглистымиПить анальгин, шипя «говно».Но, исхудав, перед дантистамиНарисоваться все равно.

А по весне, когда акацииГурьбою станут расцветать,От аллергической реакцииЧихать, сморкаться и чихать.

В подъезде, как инстинкт советует,Пнуть кошку в ожиревший зад.Смолчав и сплюнув где не следует,Заматериться невпопад.

И только раз — случайно, походя —Открыто поглядев вперед,Услышать, как в груди шарахнуласьДуша, которая умрет.

«Дали водки, целовали…»