Игра ангела - Карлос Сафон

— Успокойтесь, брюки я снимать не собираюсь.

Расстегнув пуговицы на воротнике, она присела со мной рядом, глядя на меня. И улыбнулась с печалью, не соответствовавшей юному возрасту.

— Никогда не видела вас в таком отчаянии, сеньор Мартин. Это из-за той женщины, да? С фотографии?

Она взяла мою руку и погладила ее, утешая.

— Все пройдет, поверьте мне. Все пройдет.

Помимо воли глаза мои наполнились слезами, и я отвернулся, чтобы она не увидела выражения лица. Исабелла погасила лампу на ночном столике и продолжала сидеть со мной в темноте, слушая, как плачет жалкий пьяный, не задавая вопросов и не предлагая иного участия, кроме своего присутствия и доброты, пока я не забылся сном.

Меня разбудили муки похмелья, капкан, сжимавший виски, и запах колумбийского кофе. Исабелла придвинула к кровати столик, на котором стояли кофейник со свежим кофе и тарелка с хлебом, сыром, ветчиной и одним яблоком. От вида еды меня затошнило, но я немедленно потянулся к кофейнику. Исабелла, незаметно наблюдавшая за мной с порога, тотчас приблизилась и налила чашку кофе, радостно улыбаясь.

— Вот, выпейте, он крепкий, и вы станете как новенький.

Я взял кружку и сделал глоток.

— Сколько времени?

— Час дня.

Я присвистнул.

— Ты давно на ногах?

— Часов семь.

— И чем развлекалась?

— Мыла, наводила порядок, но у вас работы хватит на несколько месяцев.

Я снова принялся за кофе.

— Спасибо, — пробормотал я. — За кофе. И за мытье с уборкой, хотя тебе незачем этим заниматься.

— А я чищу все не для вашей милости, если именно это вас беспокоит. Я убираю для себя. Если я буду тут жить, то не хотела бы вляпаться во что-нибудь, ненароком схватившись.

— Жить здесь? Кажется, мы говорили, что…

Стоило мне повысить голос, как ослепляющая боль прервала мою речь и мысли.

— Ш-ш-ш, — прошептала Исабелла.

Я сдался, позволив себе небольшую передышку. У меня пока не было ни сил, ни желания пускаться в препирательства с Исабеллой. Еще придет время вернуть ее в лоно семьи, пусть только похмелье протрубит отступление. Третьим глотком я допил кофе и медленно встал. Раскаленные иглы — штук пять-шесть, не меньше — пронзили мою голову. Я не сдержал стона. Исабелла подхватила меня под руку.

— Я не инвалид. И в состоянии позаботиться о себе.

Исабелла попробовала отпустить меня в свободное плавание. Я осилил несколько шагов в сторону коридора. Исабелла неотступно следовала за мной, будто опасаясь, что я могу рухнуть в любой момент. Около ванной комнаты я остановился.

— Я имею право помочиться в одиночестве? — поинтересовался я.

— Только прицеливайтесь поаккуратнее, — промурлыкала девчонка. — Завтрак я накрою в галерее.

— Я не голоден.

— Вы должны поесть.

— Ты моя ученица или мать?

— Я ради вас стараюсь.

Захлопнув дверь ванной комнаты, я обрел убежище. Понадобилось время, чтобы глаза привыкли к тому, что видели. Ванную было невозможно узнать. Чистая и сверкающая. Каждая вещь лежала на своем месте. Новый брусок мыла на раковине. Безупречные полотенца, об обладании которыми я даже не подозревал. Запах щелока.

— Матерь Божья, — пробормотал я.

Сунув голову под кран, я пустил на пару минут струю холодной воды. Выбравшись в коридор, я медленно двинулся в галерею. Если ванная комната стала неузнаваемой, то галерея выглядела воплощением рая. Исабелла вымыла окна и полы, привела в порядок деревянную мебель и кресла. Свет, яркий и незамутненный, струился сквозь сияющие стекла, запах пыли исчез. Завтрак дожидался меня на столике у дивана, который девушка застелила свежим покрывалом. На полках стеллажей, забитых книгами, был наведен порядок, а стеклянные дверцы вновь стали прозрачными. Исабелла наливала мне вторую чашку кофе.

— Я знаю, что ты делаешь. Это не сработает, — заметил я.

— Наливаю кофе?

Исабелла сложила разбросанные книги, грудами громоздившиеся на столах и по углам. Она разобрала журнальные столики, не одно десятилетие погребенные под кучами хлама. Всего за семь часов она играючи вышвырнула вон копившиеся годами мглу и сумерки — одним своим присутствием и трудолюбием. И у нее еще остались время и желание шутить и улыбаться.

— Мне больше нравилось, как было раньше, — сказал я.

— Несомненно. Вам и сотне тысяч тараканов, арендовавших у вас жилье. Я выгнала их с квартиры с помощью свежего воздуха и аммиака.

— Так это тараканьим ядом так пахнет?

— Тараканий яд — это запах чистоты! — возмутилась Исабелла. — Могли бы почувствовать хотя бы капельку благодарности.

— Я чувствую.

— Незаметно. Завтра я поднимусь в кабинет и…

— Даже не вздумай.

Исабелла пожала плечами, однако ее взгляд по-прежнему был преисполнен решимости. Я понял, что через двадцать четыре часа кабинет в башне претерпит необратимые изменения.

— Кстати, сегодня утром я нашла письмо в прихожей. Наверное, кто-то подсунул его ночью под дверь.

Я покосился на нее поверх чашки и сообщил:

— Парадное внизу закрывается на ключ.

— И я так думала. Дело в том, что мне это показалось очень странным, и хотя на конверте написано ваше имя…

— Ты его открыла.

— Боюсь, что так. Случайно, я не хотела.

— Исабелла, распечатывать чужую корреспонденцию не пристало воспитанному человеку. В некоторых местах это считается преступлением, за которое сажают в тюрьму.

— Что я постоянно твержу своей матери. Она все время вскрывает мои письма. И до сих пор на свободе.

— Где письмо?

Исабелла вытащила из кармана повязанного на поясе передника конверт и протянула мне, избегая моего взгляда. Конверт был из плотной шершавой бумаги с зубчатыми краями, цвета слоновой кости, с оттиском ангела на красной сургучной печати (сломанной) и с моим именем, выведенным красными ароматическими чернилами. Я открыл его и вынул сложенный лист бумаги.

Уважаемый Давид,

надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии и оговоренная сумма сполна Вами получена. Будет ли Вам удобно встретиться со мной сегодня вечером в моем доме, чтобы приступить к обсуждению подробностей нашего проекта? Легкий ужин будет подан к десяти часам. Жду с нетерпением.

Искренне Ваш,

Я вновь сложил листок и спрятал его в конверт. Исабелла следила за мной с любопытством.

— Хорошие новости?

— Тебя они не касаются.

— А кто он такой, этот сеньор Корелли? У него прекрасный почерк, в отличие от вашего.

Я сердито посмотрел на нее.

— Если я собираюсь вам помогать, по-моему, мне нужно знать, с кем вы ведете дела. Я имею в виду, вдруг мне придется кого-то выпроваживать.

Я фыркнул.

— Он издатель.

— Должно быть, хороший. Смотрите, какого качества бумага и какими конвертами он пользуется. А что за книгу вы для него пишете?

— К тебе это никакого отношения не имеет.

— Как мне вам помогать, если вы не говорите, над чем работаете? Нет, лучше не отвечайте. Я умолкаю.

В течение десяти волшебных секунд Исабелла молчала.

— А какой он, ваш сеньор Корелли?

Я холодно взглянул на нее.

— Странный.

— Рыбак рыбака… Все-все, я молчу.

Рядом с девушкой, наделенной благородным сердцем, я чувствовал себя еще более ничтожным, если такое возможно. И я понял, что чем скорее с ней расстанусь, пусть даже глубоко ранив ее, тем будет лучше для нас обоих.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Сегодня вечером я иду в гости, Исабелла.

— Вам оставить что-нибудь на ужин? Вы вернетесь очень поздно?

— Я поужинаю в городе и не знаю, в котором часу вернусь. Но когда бы это ни произошло, я хочу, чтобы к моему возвращению тебя здесь уже не было. Я хочу, чтобы ты собрала свои вещи и ушла. Куда — меня не интересует. Здесь тебе не место. Понятно?

Ее лицо побелело, а глаза наполнились влагой. Она закусила губы и улыбнулась мне со щеками, исчерканными слезами.

— Более чем. Понятно.

— Не надо больше ничего мыть.

Я встал и оставил ее в галерее одну. Я спрятался в кабинете в башне. Первым делом я распахнул окна. Из галереи доносились рыдания Исабеллы. Я смотрел на город, распростертый под полуденным солнцем, и тянулся взором на другой его конец, туда, где мне чудилась сверкающая черепичная крыша виллы «Гелиос». И представлял, как Кристина, сеньора де Видаль, стоит у окна на высокой башне, глядя на квартал Рибера. Темная, мутная волна вдруг всколыхнулась в моей душе. Я забыл о страданиях Исабеллы и желал лишь одного: чтобы скорее пробил час встречи с Корелли и мы начали обсуждать его проклятую книгу.

Я просидел в кабинете на верхотуре, пока над городом, будто кровь в воде, не заклубились сумерки. Вечер выдался жарким, самым жарким за все лето, и крыши квартала Рибера словно вибрировали подобно дымке миража. Я спустился вниз и переоделся. Дом окутала тишина, жалюзи в галерее были опущены, и на стеклах лежали янтарные отблески света, заливавшего центральный коридор.