Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

Октябрьской революции. Но как только начал говорить Брежнев, все встало на свои места.

— Сегодня у нас не заседание Конституционной комиссии, как было объявлено вначале, а просто собралась рабочая группа и приглашенные товарищи, которые приняли активное участие в обсуждении.

Если во время моей работы по осторожной корректировке истории и случались моменты, когда я опускал руки, то теперь тоже наступил один из них. Здесь я не смогу повлиять ни на что, улучшить советскую конституцию не получится — не только из-за недостатка своих знаний в области законотворчества, но и в силу того, что лучше было бы переписать ее с нуля.

Я очень не люблю американцев, но не могу не признать, что их Конституция дает советской фору в сто очков. У американцев все просто, кратко и по делу: Декларация независимости, где изложены основные принципы, и сама Конституция, где прописаны процедуры разделения властей и регламент выборов в высшие органы власти. А то, о чем отцы-основатели не могли знать, дополнено поправками к Конституции. В том числе — знаменитый Билль о правах, принятый в виде поправок, с четвертой по десятую.

В Советском Союзе весь смысл Конституции передавался декларациями. Такими вот, например: «Великая Октябрьская революция, совершенная рабочими и крестьянами России, под руководством Коммунистической партии во главе с В. И. Лениным, свергла власть капиталистов и помещиков, разбила оковы угнетения, установила диктатуру пролетариата и создала Советское государство — государство нового типа, основное орудие защиты революционных завоеваний строительства социализма и коммунизма».

И это только начало преамбулы — или вводной части! Сама вводная часть занимает три страницы. Лично я в свое время не осилил даже эти три, не говоря уже о полном тексте. В школе КГБ, когда я пытался читать Конституцию СССР на занятиях по конституционному праву, мне казалось, что я держу в руках книгу с заклинаниями. А сейчас я наблюдаю, как серьезные люди с серьезными лицами обсуждают эти громоздкие и зачастую размытые словесные конструкции.

Я с нетерпением ждал, когда закончатся все эти «ритуальные заклинания» вперемешку с лихорадочным поиском виновных и неуклюжими отмазками, почему работа не была сделана вовремя.

Пока длилось неинтересное для меня обсуждение, наблюдал за Горбачевым. А тот просто светился от радости. Чувствовал себя победителем. Думал: «Ну наконец-то меня заметили! Наконец-то пригласили! Я участвую в историческом заседании!».

Что тут сказать? Тщеславие — хороший энергетик, и Горбачева оно вознесет высоко. Но в той реальности, где рядом с Генсеком не было «обновленного» меня. Так что еще посмотрим, Миша, посмотрим…

Спустя некоторое время, слово дали и Горбачеву. Чтоб этого добиться, он тянул вверх руку. Как ученик, который хочет, чтобы учитель заметил его и похвалил при всех.

Но если другие читали по бумажке, не отрывая глаз и часто бубня без выражения, то Горбачев сразу начал говорить как с листа, но самостоятельно. При этом довольно энергично и эмоционально. Правда, по сути — ни о чем.

— Я хотел бы заострить, товарищи, внимание ваше на том, что у нас еще до сих пор принижена роль Советов народных депутатов.

— Как принижена? — удивился Борис Николаевич Пономарев, председатель рабочей группы. — У нас советы снизу доверху — это же основа основ нашей государственности!

— Я имел ввиду это, но и в то же время хотел еще раз подчеркнуть, усилить и углУбить роль Советов в нашей государственности и закрепить за ними контрольные функции. Они у нас безусловно присутствуют, но надлежащим образом не оформлены и не подчеркнуты…

Господи, он сам-то понял, что сейчас сказал?

Мне вспомнился случай из моего «гуляевского» детства. Я не выучил урок. Тема была по истории древнего мира, о рабстве в древнем Риме. Учительница не то, чтобы строгая, но стоило только запнуться, отвечая у доски, как она сразу лепила двойку. Я начал отвечать и вдруг с ужасом обнаружил, что из головы вылетели даже те обрывки темы, которые знал. Понес всякую ахинею, только чтобы не останавливаться. Сначала побаивался, но учительница только кивала головой, думая о чем-то своем и вообще не вслушиваясь в мои слова. Я осмелел и пересказал вкратце содержание фильма «Тени исчезают в полдень», но в древнеримском антураже.

— Садись, пять! Вот дети, берите пример с Вовы Гуляева. Так надо отвечать у доски!

Половина класса грохнула смехом, вторая завидовала молча и офигевала, как мне повезло, что училка все прослушала.

После речи Горбачева у меня осталось похожее чувство. Вроде он воспользовался антуражем, но забыл вложить в свою пламенную речь какую-либо мысль.

Но это понимал не только я. Брежнев криво улыбнулся и произнес в микрофон:

— Хорошо, хорошо, Михаил Сергеевич. Расширим и углУбим.

Я уже достаточно хорошо знал Брежнева, чтобы уловить легкий сарказм в его словах.

— Я думаю, члены рабочей группы учтут ваши ценные предложения, спасибо, — Генсек поблагодарил Горбачева, тем самым закончив его выступление.

А Горбачев даже не понял, что его поставили на место. Он сиял, как начищенный пятак. «Сам Леонид Ильич меня похвалил, теперь просьбу о переводе в Москву точно удовлетворят! Но просить лучше не напрямую, а через людей», — радостно думал он.

Если бы Горбачев мог прочесть мысли Брежнева на счет себя, он бы так не радовался.

«Какой назойливый молодой человек. Вроде бы ничего плохого не сказал, но такой осадок в душе остался нехороший. И чего Андропов за него просил?», — думал Брежнев.

А я сделал в уме очередную пометку. Так вот кто протежирует Горбачева! Но зачем? Неужели Андропов не видит гнилой сущности этого человека? Впрочем, он ведь и Гвишиани не позволил арестовать. Да уж… А ведь при таком раскладе сил, мои задачи становятся на порядок сложнее. Как скорректировать историю в нужном направлении, если на пути непреодолимой преградой возвышается сам председатель КГБ?

Заседание закончилось и Брежнев с сопровождающими первыми покинули зал. Выходя, Леонид Ильич будто в сторону произнес с печальным вздохом:

— Болтаем, болтаем, болтаем. Когда же дела делать будем?

Понимая, что замечание риторическое, и Рябенко, и Александров-Агентов, который присутствовал на всех мероприятиях с участием Генсека, тактично промолчали. Мы с Солдатовым переглянулись.

Когда Леонид Ильич уже сел в машину и я привычно устроился на откидном сиденье правительственного ЗИЛа, Генсек повернулся ко мне и попросил:

— Володя, я знаю, ты сегодня еще на больничном, но мне бы хотелось поговорить с тобой.

— Конечно, Леонид Ильич, какие вопросы, — ответил я.

До самого Заречья Брежнев больше не сказал ни слова. Остановив машину возле госдачи,