Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

Раздев Катарину, я обтираю губкой ее мечущееся тело, уничтожая вшей. Если бы мне удалось сбить ее температуру! Но в сарае душно, у меня по спине течет пот.

Пока Катарина спит, я сжигаю за сараем ее одежду.

На закате она шепчет «Изельда» и делает последний вздох. Теперь ее дочка сирота, и я не могу не чувствовать свою ответственность за нее.

* * *

К концу недели еще четыре женщины и пятеро детей умерли, несмотря на наши усилия их спасти. Черная тень страха висит над виноградниками. Кто следующий?

Франсуа и сам работал до изнеможения, и теперь, когда сбор урожая закончился, ему надо отдохнуть. Но он не пришел домой обедать и ничего не ел с утра. Я предположила, что он в одиночестве упаковывает московский заказ. Надев башмаки, я иду ему помогать. Заляпанные грязью, они совсем не те башмачки, какие покупала мне маман. Я не сомневаюсь, что теперь она балует туфельками мою сестру Клементину, хотя она далеко не бедствует со своим бароном.

Солнце висит над горизонтом, заливая виноградники багрянцем и золотом, жара не отступает. Я взбираюсь на холм, тяжело дыша. Миллионы плодовых мушек висят в неподвижном воздухе, пьяные от гниющих виноградных ягод и жмыха. Виноградники опустели, листья увяли, выброшенные гроздья съеживаются на обожженной земле.

Среди наступившей тишины внезапно из пещеры доносится серия взрывов, напоминающих канонаду. Я в панике бегу туда.

– Франсуа, Франсуа! – кричу я сквозь грохот. – Ты где? – Схватив мой тастевин, я молюсь, чтобы мужа там не было. В такую жару бутылки часто взрываются, и это проклятие виноделов, производящих шампанское. При ферментации газ внутри бутылки расширяется, а когда там уже нет места, следует взрыв. Я слышала истории из прошлых лет, когда тысячи бутылок шампанского вот так пропадали в жару. Господи, только не в этом году! Пожалуйста, не в этом году! Франсуа так много работал, что это наверняка сломит его.

В глубине темной пещеры я вижу слабый огонек и осторожно пробираюсь по битому стеклу и оторванным горлышкам бутылок с нетронутыми пробками. Из ящиков торчат остатки бутылок с острыми краями, грозя порезать мне руку.

– Франсуа, ты где? – Раздувая ноздри, я вдыхаю воздух медленно и размеренно – все это знакомые запахи винного брожения, мела, сырых ящиков. И тут мне в нос ударяет металлический запах свежей крови. Моя тревога перерастает в панику. Мой нос чует кровь, и я нащупываю дорогу вдоль меловых стен.

Внезапно новая серия взрывов швыряет мне в лицо горячий воздух.

– Франсуа! – визжу я.

Почему он не отвечает? Он ранен? Мое сердце так сильно колотится о ребра, что я с трудом дышу. Мои башмаки с хрустом давят битое стекло. Я все глубже ухожу в тоннель.

В центральной галерее, где мы разливаем вино по бутылкам, я вижу силуэт Франсуа на фоне света от фонарей. Крутя головой, он хватает бутылки и кладет их на тачку. Его глаза налились кровью и остекленели. Он уже не замечает взрывы вокруг. По его телу текут кровь и шампанское и собираются в лужицы на известняковом полу. На голой груди я вижу красную, мокнущую сыпь.

Он видит меня, и его глаза странно блестят.

– Помоги мне спасти это, Барб-Николь. – Он снова хватает две бутылки, но они взрываются в его руках, осыпав нас осколками стекла.

– Стоп! – кричу я. – Бутылки слишком нагрелись, и когда ты хватаешь их, они взрываются от сотрясения.

– Мы опаздываем на месяц с московской отгрузкой, – говорит он, хватая другие бутылки. – Нам нужно послать Луи хоть немного вина, или мы потеряем его. – Бутылка рассыпается и ранит его ладонь. Он запрокидывает голову и хрипло смеется, ручейки крови текут из его руки. – Филипп прав, я никогда не стану виноделом. – Он пускается в жутковатую пляску, пиная осколки.

Взрывы бутылок гремят повсюду, словно артиллерия во время жестокого сражения. Не только там, где их хватает Франсуа, но и в каждой из пещер, ответвляющихся от галереи.

– Франсуа, слишком жарко. Надо уходить отсюда. Может взорваться вся пещера. – Не дожидаясь ответа, я хватаю его за руку и тащу прочь.

Наверху все такая же удушающая жара. Наша одежда промокла от вина и крови.

Франсуа выгибает спину и кричит в темнеющее небо: «Глупо. Глупо. Очень глупо». Потом падает на землю и лежит, раскинув руки-ноги.

– Что тут скажешь…

Ничего не говори, приказываю я себе. Франсуа поймет, что я успокаиваю его, и снова сорвется с резьбы. Я ложусь рядом с ним и молюсь, чтобы звезды смыли наши ошибки.

Но в голове крутятся тревожные мысли. Сколько вина мы потеряли? Осталось ли его достаточно для отгрузки в Москву? Если мы не наберем партию, уйдет ли от нас Луи Боне? Зачем нам вообще пытаться что-то сделать, раз нас преследуют неудачи?

Молчание нарушает Франсуа.

– Оптимизм – это безумие настаивать на том, что все хорошо, когда мы несчастны.

– Вольтер. – Я беру его руку и сжимаю ее. – Тогда мы будем сходить с ума вместе. Завтра мы спустимся вниз и поглядим, что можно отправить Луи.

* * *

Ментина вбегает в нашу спальню и забирается на кровать, щебеча озорной стишок, которому ее научил Франсуа.

И Бонапарт побьет тебя, побьет тебя, побьет тебя,

И он побьет тебя в хлам,

И он съест тебя, съест тебя, съест тебя,

Каждую крошку ам, ам, ам.

Франсуа не реагирует. Он обливается потом. Красные прыщи покрыли его руки и ноги, они пахнут, как несвежее пиво. Он обеими руками скребет голову, ужасно гримасничает и бормочет что-то невнятное.

Я снимаю дочку с постели и проверяю, нет ли на ней вшей, дую на ее нежный и чистый животик. Она хихикает, но меня уже гложет страх. Мне так нужна Лизетта, но она выбрала не нас, а своего кузена.

Я несу дочку на кухню и прошу нашу стряпуху искупать ее. В ответ на необычную просьбу женщина кивает головой в чепце. Она и так уже переработала, когда готовила еду для сборщиц винограда.

– Возможно, у Франсуа тиф, – говорю я ей настигшую меня страшную догадку.

Она забирает Ментину и снова сокрушенно качает головой.

Я возвращаюсь к Франсуа и на ходу проверяю свои руки. Вижу царапины и синяки, оставшиеся с уборки, но никаких прыщей и болячек – пока. Паника расползается в душе словно кислота в красильном баке. Я пытаюсь проглотить комок, появившийся в горле.

Завязав ремешком волосы Франсуа, я наливаю из кувшина холодную воду и протираю его горящий