Ускользающая мишень - Рамиль Ямалеев

Он поднялся в шифровальный отдел и велел соединить его с Плаховом по закрытой телефонной связи «Шнур-2». Эта система подчинялась непосредственно Министерству обороны и цепкой паутиной опутала весь бывший Советский Союз. Спецслужбы пользовались «Шнуром», когда нужно было оперативно связаться с коллегами. Соединили, как всегда, оперативно. Вежливо поздоровавшись, Безруков попросил у представителей военной разведки всего две минуты разговора с Аней. Те, чувствуя, что за просьбой стоит полное владение ситуацией, снисходительно разрешили. Однако за короткое время этого разговора Безруков не дал сказать Ане ни одного слова. Говорил только он. Вернее, не говорил, а ругал девушку самыми черными словами, которые смог только вспомнить. Он обвинил ее во всем, но больше всего в полном и окончательном провале операции. Именно на провал все время и упирал хитрый Безруков. В самом конце, почувствовав, что уже здорово «накрутил» девушку. Стае резко оборвал свою речь:

— Все, пока хватит с тебя, Зверева! Остальное услышишь от полковника Головача. Уж он-то, в отличие от меня, цацкаться с сопливой девчонкой не станет!

В телефонной трубке раздались короткие гудки. Поняв, что Безруков отключился, Аня осторожно положила трубку. Ее щеки пылали, она боялась столкнуться взглядом с кем-нибудь из охранявших ее людей. Какой позор! Еще никто ее так не оскорблял… Надо же было услышать все эти гадости именно от Стаса… А она-то ему верила, считала его своим покровителем! Что же произошло? Неужели в отделе на ней поставили крест?!

Аня резко вскочила с удобного кресла, которое уступил ей оператор связи. Два охранника тотчас поднялись со своих мест, подошли к ней, встали по бокам. Своей уверенной поступью, своими степенными движениями они почему-то напоминали ей римских легионеров. Тяжело вздохнув, девушка мысленно досчитала до десяти. Немного успокоилась. Ничего, она еще сумеет реабилитироваться…

Ее вернули в комнату. В отличие от того помещения, где она находилась в обществе странной зомбированной женщины, это было обычное жилое помещение, которое вполне могло бы сойти за стандартную однокомнатную квартиру в новостройке. Раскладной диван, пара новых кресел, мини-бар, телевизор на низком журнальном столике, кухня… Если бы не отсутствие окон и не охранник, постоянно дежуривший рядом с ней. Совсем еще молодой парень в очках. Девушку он почему-то побаивался, и между ними быстро установились отношения аналогично армейским: Аня была «дедом», а парень — «духом», салагой.

От нечего делать охранник давил на кнопки пульта, перескакивая с программы на программу…

Аня присела на диван и, откинувшись на его спинку, замерла, бездумно уставясь в телевизор. Она вновь и вновь вспоминала этот странный разговор с Безруковым. Только сейчас, когда эмоции постепенно начали уступать место разуму, девушка всерьез задумалась над словами капитана. А что, если он хотел сказать ей нечто совсем другое? Что, если весь этот разговор был лишь для отвода глаз?..

Внезапно что-то заинтересовало Аню в мелькнувшей телевизионной программе.

— Ну-ка, верни-на пятый! — вдруг попросила она.

— Там же неинтересно, тетя Аня! — заныл парень. — Сейчас здесь «Дорожный патруль» будет!..

— Я кому сказала…

— Блин! — И охранник, не скрывая огорчения, вернулся на нужную ей программу.

Показывали какой-то документальный фильм. Известный на всю Россию режиссер, который последним в стране понял, что так жить нельзя, беседовал с пацанами в детском приемнике:

«… — Ребята, вам какие профессии нравятся? Кто кем хочет быть?

— Кооператором!

— Кооператором!

— А ты, мальчик?

— Не, я кооператором не буду.

— А кем ты хочешь стать?

— Коммерсантом.

— Почему?

— Ну… денег много…

— А ты думаешь, коммерсанты — это те, которые в ларьках работают?

— Нет, почему, можно магазин открыть… Одежду всякую продавать…

— А я уже работал в ларьке. У брата. Два „лимона“ стырил и убежал…»

Не выдержав, Аня засмеялась.

«…— И что ты с ними сделал?

— Пропил, проел…

— Как тебя зовут?

— Антон.

— Разве может человек с таким именем быть бандитом?

— Может!

— Знаешь, был писатель с таким, как у тебя, именем. Антон… Кто подскажет?

— Пушкин!

— Нет, не Пушкин. Антон Павлович Чехов. Кто из вас хочет стать писателем?

— Писателем неинтересно.

— А космонавтом?

— Чего?!

— Шофером?

— Я! Я хочу быть шофером.

— Почему?

— Там „шару“ всегда можно сделать!..

— Ты воруешь?

— Ага.

— Тебе что, в тюрьму хочется?

— Не, на воле лучше…»

Парень зевнул, покосился на девушку.

— Тетя Аня, хорош эту муть смотреть!

— Погоди. Сейчас. Еще немного.

А режиссер на экране тем временем пытал дальше:

«… — Ты думаешь, можно воровать и не попасть в тюрьму?

— Можно!..

— Можно!..

— Можно, но только осторожно…

— А что ты там будешь делать?

— Перстаки.

— Перстаки? Что это такое?

— Наколки на пальцах.

— А потом, когда выйдешь из тюрьмы?

— Можно в Китай поехать.

— Там что будешь делать?

— Китайцев „бомбить“, что еще!

— Китайцы богатые?

— Богатые…

— Поднимите руки, кто курит?

— Тут все курят, дядя.

— А ты, Леночка?

— Я с семи лет курю…»

Парень вздохнул, хотел сплюнуть, но вовремя остановился.

— Вот урод! — тяжело произнес он.

— Кто? — полюбопытствовала Аня.

— Да этот… режиссер хренов.

— Почему?

— Эти-то, ребятишки, еще ничего не соображают — вот и несут всякую пургу. Для них же это обычный выпендреж, лишний раз перед камерой хотят покрасоваться. Вот и выставляют себя уродами, сами того не ведая… Но он-то, взрослый человек, должен это понимать!

— И что он, по-твоему, не понимает?

— Нехорошо это. Стыдно. Зачем же нас всех лставлять такими глупыми?

— А может, мы и есть такие?

— Нет. Мы другие… — Парень замолчал и накурился.

— Народ-богоносец?

— При чем здесь Достоевский? Мало ли что там написал. Это же все книги, в них что угодно можно сочинить — бумага стерпит. Я про живых ребят говорю, вот про этих. Мне их жалко. Ими ведь всякий вертит, кто захочет. И так уже из всех нас марионеток сделали, зачем еще пацанят-то?.. А вам разве их не жалко?..

Аня промолчала. Пока она наблюдала за экраном и разговаривала с охранником, в ее голове окончательно сложился план действий. Только нужно было дождаться, когда ее и парализованного Кравца отправят в Москву…

Воистину это был черный день. Словно издеваясь над ним, звезды расположились на небе таким образом, чтобы полковник Головач испил чашу несчастий до самого дна. Услышав о новом ЧП, Анатолий Борисович пришел в ярость. Как?! Этого только еще не хватало!

— Зверева сбежала! — сообщил он новость Безрукову.

— Как сбежала?!

— Как, как… Ножками и ручками! Когда ее и Кравца сажали в специальный самолет на военном аэродроме. Охрана зазевалась, а может, уже и не глядела толком — ведь начальство обо всем договорилось. А наша шустрая — чтоб ее! уложила двоих и смылась на автокаре. Тоже мне Никита[12] нашлась! Ты представляешь, что творит твоя Зверева?

— Молодец! — невольно вырвалось у капитана. Головач подозрительно посмотрел на него:

— Чего-чего?! Может быть, это твои проделки? А ну-ка сознавайся. Стае…

— Ну что вы, Анатолий Борисович! Я же здесь был. Я ни сном ни духом. И потом — почему это «моя Зверева». Она наша, общая, из знаменитого шестого отдела…

— Во-во! Даже слишком знаменитого. Еще парочку таких фокусов, и никакого отдела не будет.

— Мне кажется, Анатолий Борисович, что нас дезинформируют. Там явно что-то произошло. Причем очень серьезное, — не моргнув глазом, соврал Безруков, мысленно радуясь, что правильно «воздействовал» на девушку. — Зверева так просто не убежала бы!

— Но что там могло случиться?!

— Понятия не имею. Через сорок минут в Чкаловске приземлится самолет, и, я думаю, Кравец нам все расскажет…

Но Безруков ошибся. Когда специальный военный самолет подрулил к одной из запасных посадочных полос и из него выгрузили автоматическую инвалидную каталку, то с первого взгляда стало ясно, что от Григория Кравца толку будет мало — сотрудник шестого отдела находился в состоянии комы…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

ПОБЕГ НА КРАЙ СВЕТА

В одном из дворов на окраине Плахова накрывали столы, готовясь отметить помолвку в соседских семьях. Обычное дело: парень и девка подросли, пошалили, и вот теперь пухнущий как на дрожжах живот продиктовал свои правила. Впрочем, особо никто не огорчился — дитя так дитя, все одно радость…