Сыночкина игрушка - Валерий Лисицкий

продолжавшей, не моргая, наблюдать за происходящим, показалось, что мужчины подозрительно похожи на встретившихся на опушке леса животных: свирепого вепря, привыкшего править лесом, и матёрого охотничьего пса. И если один из них не решится отступить, то непременно прольётся кровь. Много крови.

И опер отступил. Не побежал, а именно отступил, понимая, что открытая схватка никому не нужна.

— На вас, — он снова указал на Андрея Семёновича пальцем, но на этот раз не прикоснулся к нему. — Будет написано заявление. Побои у старика мы снимем, можете не сомневаться. А лично от меня — ждите комиссии, которая проверит, в каких условиях вы содержите сына и насколько он опасен для общества. Вы меня хорошо расслышали?

— Я бизнесмен… — хрипло булькнул в ответ Андрей Семёнович. — Человек уважаемый. Меня тут все знают.

Но и этот аргумент полицейский парировал мгновенно, почти не задумываясь:

— Вашим бизнесом ещё налоговая займётся. Посмотрим, какой вы уважаемый человек.

Глаза Андрея Семёновича налились кровью, но он нашёл в себе силы промолчать. Шакрин направился к выходу, сопровождаемый своими коллегами и испуганно глядящим по сторонам дядькой Митяем. Андрей Семёнович с кряхтением поднял сына с земли и повёл в дом. Толпа начала медленно расходиться.

66.

Андрей Семёнович уже некоторое время стоял на ступенях лестницы на второй этаж. Над полом второго этажа виднелись лишь его голова и плечи. А Пашка, всё так же голый, грязный и потный, носился по своей комнате, то хватаясь за голову, то падая на пол и принимаясь корчиться.

Мужчина видел его в таком состоянии впервые. Хотя, если считать совсем уж глубокое детство — возможно, второй или третий раз. Но в любом случае, никогда ещё истерика сына не вызывала у него такого ужаса. Тот, кого он привык видеть не более, чем маленьким мальчиком, даже когда тот раскабанел настолько, что стал с трудом проходить в дверь дома, внезапно оказался чем-то большим. Способным броситься на полицейского под дулом пистолета. При виде него полицейские застыли от страха, подумать только!

— Пашка! — Андрей Семёнович изо всех сил старался не опускаться до просительных интонаций, но получалось плохо. — Пашка, угомонись!

Но сыне не слушал его. И если раньше мужчина прекратил бы истерику всего лишь парой резких, хлёстких зуботычин, то теперь он никак не мог на это решиться.

«Господи, да он когда на пол бросается, у нас сервант трясётся на первом этаже…»

— Пашка… Сынок!

— Они приедут завтра! — ревел умственно отсталый. — Приедут! За мной приедут! И заберут!

— Никто тебя не заберёт, успокойся!

— Заберу-у-ут! — вопил Пашка в ответ, размазывая слёзы по грязным щекам. — И будут в попу тыкать и совать! И уколы делать! И нос отрежут! С ушами! И заставят сожрать!

Пашкин голос перешёл в неразборчивое хрипение, и Андрей Семёнович мысленно благословил слабость глотки своего отпрыска. Его рука не дрогнула ни разу, когда он пытал и калечил людей в подвале. Но сейчас, когда все эти вещи перечислялись его же собственным сыном, мужчину пробил холодный пот. Он словно посмотрел на себя со стороны. На себя такого, каким видел его Пашка.

— Пашка! Но ты ведь нас спас! Ты всё классно сделал!

— Сдела-а-ал! Сдела-ал! Как ты проси-и-ил! — проорал Пашка, лёжа на полу и выгибаясь дугой.

А потом он расслабился так резко, что Андрей Семёнович испугался, не доорался ли тот до инсульта. Тело толстяка слабо колыхалось от дыхания. Капельки пота, быстро сформировавшись на боках, поползли вниз на дощатый пол.

Преодолев, наконец, свой страх, Андрей Семёнович одним скачком запрыгнул в Пашкину спальню. Доски протестующе заскрипели под его весом, но он не обратил на это внимания. Он искренне переживал за своего отпрыска. И ни в коем случае не желал его смерти. Подскочив к сыну, толстяк склонился над ним, пристально вглядываясь в прикрытые глаза.

— Паш… Сынок? Ты чего?

Пашка шумно сглотнул и открыл глаза полностью. Впервые за много лет пелена слабоумия немного рассеялась, словно дёргаясь и прыгая, его сын пригнал к мозгу достаточно крови, чтобы мыслить связно.

— Я же всё сделал, как ты просил, — произнёс он внятно, хотя дыхание его ещё не восстановилось. — Ты что, нарочно хотел, чтобы всё стало так плохо?

— Ты это… — Андрей Семёнович отступил на шаг, чувствуя, как волосы на всём теле встают дыбом. — Ты не смей так говорить, Пашка! Не смей, слышишь!

Просительные интонации. Он даже не догадывался раньше, насколько сложно от них избавиться. И даже представить не мог, что будет с такими интонациями говорить с собственным недоразвитым сыном. И тем не менее: Пашка лежал на полу, голый и грязный, но при этом совершенно не жалкий. А он, большой и грозный отец, порой не в меру жестокий, но любящий — лебезил перед ним, упрашивая не говорить плохие вещи.

— Но ты же знал всё, папка! Ты этого наро-о-очно хотел… Хотел… Хотел, да…

— Нет, сынок, нет! — Андрей Семёнович уже почти орал, хотя его сын теперь говорил спокойно, поражённый своим озарением. — Я не знал. И мы всё исправим!

Пашка медленно, будто нехотя, повернул голову и взглянул на отца.

— Да, исправим! Мы убежим с тобой! Да, точно, мы убежим… Я и ты, Пашка. Я и ты…

Захваченный этой мыслью, с лихорадочно блуждающим взглядом, Андрей Семёнович повернулся к лестнице и, под нестройное скрипение ступеней, направился вниз. Идея побега пришла к нему внезапно, и сразу же полностью затопила его сознание, как это часто бывало и раньше.

«Как просто! Как просто всё исправить! Эти… Эти твари придут завтра, а нас уже не будет тут! А там уж посмотрим. Устроимся где-нибудь с Пашкой. В деревне! Да, в глуши! В Сибири!»

Мысли с нездоровой, лихорадочной быстротой проносились в мозгу мужчины, а на их фоне уже выстраивался, сам собой, план действий.

«Собрать вещи. Уехать ночью, на машине. Потом транспорт придётся сменить, может, угнать, а может, автостопом. Шофера люди добрые… Ещё деньги! Скоплено немало, это поможет. Может, поджечь дом? Нет, тогда хватятся сразу…»

Кровь шумела у него в ушах всё сильнее, взгляд туманился. Потому он и не расслышал последней фразы, сказанной его сыном. Глядя, как макушка отца медленно опускается вниз, чтобы скрыться внизу, на первом этаже, Пашка негромко поправил его:

— Ты, я и моя жена, папка.

67.

Городок, совсем недавно бурливший из-за новостей о том, что Андрей Семёнович якобы оказался маньяком, медленно успокаивался. Дядька Митяй успел улизнуть от полицейских, как только понял, что такой провал может обернуться для него несмываемым позором и крупными неприятностями. И теперь он сидел у себя в халупе,