Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

Люди понимали, что товарищ Дегтярь шутит, но лицо было такое серьезное, что сам Ефим немножко смутился и просил один-два круга на пробу. Можно было не сомневаться, что получится хорошо, на деле же получилось еще лучше, точнее чем циркулем, Иона Овсеич засмеялся и сказал:

— Я нарочно хотел испытать тебя, а ты сразу повесил нос. Надо больше верить в свои творческие силы, особенно, когда рядом столько друзей.

Граник ответил, что он целиком верит в свои творческие силы, пока работает наедине и никто не мешает, а когда говорят под руку, он всегда немножко теряется.

— Товарищи, — весело нахмурился Иона Овсеич, — получается, наш художник боится коллектива и критики, а мы считаем наоборот, что коллектив и критика помогают художнику. Кто же из нас прав?

Степа Хомицкий откликнулся раньше всех: не надо задавать людям вопросы, на которые давно есть ответ, иначе могут передумать.

— Степан, — погрозил пальцем Иона Овсеич, — с подобными мыслями ты можешь остаться один, в полной изоляции.

Когда закончили разметку и ломами стали подымать гранитные плиты, чтобы освободить место для деревьев, во двор заехал Иона Чеперуха с таким шумом, как будто за ним тянулся обоз на тысячу подвод. Он привез дюжину саженцев, в том числе два абрикоса. Кроме того, он привез привет от Ани Котляр, которая стояла возле тюрьмы на Люстдорфской дороге и держала передачу для своего Иосифа. Когда заберут передачу, она сразу вернется домой и просит, чтобы воскресник без нее не начинали.

Ефим Граник засмеялся, как дурачок, уронил квач в ведро и забрызгал известкой всех, кто стоял рядом.

— Чеперуха, — рассердился Иона Овсеич, — ты уже успел выпить спозаранку, а люди ждут и тратят даром свое золотое время!

— Спозаранку! — возмутился Чеперуха. — Когда я сделал остановку на Привозе, солнце уже перешло на Овидиопольский шлях, и колхозники уговаривали меня, как родного батьку, чтобы я помог им подбросить корзины с вокзала. А я отвечал: «Дорогие дети, дорогие сукины сыны, у меня сегодня большой день в жизни — воскресник по благоустройству собственного двора, и руководит лично товарищ Дегтярь». А эти темные люди даже не слышали про товарища Дегтяря.

— Чеперуха, — Иона Овсеич заметно побледнел, — перестань болтать!

— Овсеич, — закричал старый Чеперуха, — ты думаешь, я им смолчал? Нет! Я сказал им: «Сукины сыны, поезжайте на Соловки, найдите куркулей, которые пили кровь из вашего батьки, они вам втолкуют, кто такой товарищ Дегтярь!»

Люди с интересом смотрели на старого Чеперуху, который совсем разошелся и потерял всякое чувство меры, а Марина Бирюк нарочно еще подзуживала его и сама смеялась, как ненормальная.

— Товарищ Бирюк, — в конце концов вынужден был одернуть Иона Овсеич, — объясните нам, что вам здесь так смешно, и мы будем смеяться вместе с вами!

Марина Бирюк пожала плечами и ответила, что сама не знает, откуда на нее напал такой смех, и засмеялась еще сильнее. Другие, в том числе Клава Ивановна, тоже стали трястись, как в кукольном театре, вроде одновременно дергали за веревочку. Одна Дина Варгафтик осталась в стороне и сказала про Марину, что та ржет, как глупая кобыла на жеребца.

Марина пропустила эти слова мимо ушей, а старый Чеперуха обиделся и потребовал, чтобы Дина уточнила, кто здесь жеребец, ибо Мальчик уже давно мерин, или, говоря по-медицинскому, кастрированный.

— Чеперуха, — Иона Овсеич прищурил глаз, — я вижу, старый груз опять просыпается у тебя внутри и просится наружу.

— Овсеич, — сладко зажмурился Чеперуха, — у меня нет старого груза, у меня вообще нет груза. Но когда люди вспоминают лучшие годы своей жизни, почему тебе не порадоваться и не посмеяться вместе со всеми, пусть даже наш смех глупый.

Товарищ Дегтярь на две-три секунды призадумался и ответил: в этих рассуждениях есть доля правды, но это та самая доля, которую готова использовать ложь, чтобы показаться правдой, а иными словами, наглая демагогия, и здесь уместно потолковать особо.

Люди немного растерялись — начали, как говорится, за здравие, а кончили за упокой, — Степан вышел вперед и объявил, что имеет встречное предложение: с Чеперухой поработать в индивидуальном порядке, а сейчас команда — всем по коням!

— Нет, — остановил товарищ Дегтярь, — а я думаю, раньше доведем разговор до конца!

— А я думаю, — вдруг встряла Катерина, — хватит языками чесать, и если пришли благоустраивать, так давайте благоустраивать.

Адя Лапидис, который стоял в сторонке с ломом в руках, высоко поднял его и с размаху опустил. Лом сильно задел угол гранита, полетели искры, дети закричали ура и просили повторить.

— Уберите детей, — приказал Иона Овсеич, — здесь опасно!

Мамы отправили детей домой, но через пять минут пришлось вернуть обратно: Клава Ивановна организовала отдельную бригаду для сбора каштанов в садике на проспекте Сталина, построила всех на работу, Гриша и Миша замыкающие, дала команду «шагом марш!» и сама запела:

А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!Пускай поет о нас страна,И звонкой песнею пускай прославятсяСреди героев наши имена!

Дети в такт размахивали руками и громко чеканили шаг, но голосов не было слышно, хотя все открывали рты на совесть, по-солдатски.

— Бригада, — возмутилась Клава Ивановна, — почему молчишь! Подхватывай!

Все пути открыты нам на свете, Свой поклон приносит нам земля, Растут цветы, и радуются дети, И колосятся тучные поля!

Клава Ивановна опять дала команду «подхватывай!», но никто не подхватил, тогда она остановила бригаду и предупредила, что дальше не сделаем ни шагу, пока дружно не запоем.

— Бабушка Малая, — сказал Лесик Бирюк, — мы не знаем эту песню.

— Эту песню? — остолбенела Клава Ивановна. — Вы не знаете эту песню! Кто у вас учитель пения? Кто у вас в школе завпед?

Пока Лесик вспоминал, кто у них в школе завпед, маленький Гриша вышел из строя и сказал наизусть стихи, которые учили в детском саду:

Я на вишенке сижу,Не могу накушаться,Дядя Сталин говорит:Надо маму слушаться!

— Молодец! — похвалила Клава Ивановна. — Маленький, да удаленький. А вы, женихи и невесты, будете у меня собирать каштаны и петь до тех пор, пока не запомните назубок.

Дети пели и подбирали с земли каштаны, потом Лесик залез на дерево, хорошо тряхнул, и земля покрылась зелеными иглами, как огромный морской еж. Клава Ивановна объявила отдельное соревнование между старшими и отдельное между Гришей и Мишей. Пока было много каштанов, мальчики соревновались мирно, потом начали бросаться один на другого из-за каждого каштана и, наконец, подрались по-настоящему, Миша старался ударить Гришу в глаз, а тот схватил его обеими руками за воротник и тянул изо всех сил к земле.

— Шибеники! — кричала Клава Ивановна. — Так не ведут соревнование, так ведут себя одни агрессоры!

Братья продолжали драчку, как будто оба оглохли, и Клава Ивановна вынуждена была принять решительные меры: Мишу прикрепила к Лесику, а Гришу — к себе, без права подходить друг к другу. Три или четыре раза братья пытались опять подраться, но ответственные были начеку и своевременно пресекали.

До обеда собрали два ведра, не считая карманов, которые были у всех набиты до отказа. Лесик взял ведро, чтобы отнести во двор и опорожнить, но в это время пришли мамы и сказали, что пора по хатам и так полдня как корова языком слизала.

Гриша и Миша, когда мама Катя держала их за руки и переходили через дорогу, вдруг вырвались и побежали обратно в садик. С улицы Розы Люксембург как раз повернул грузовик, и это большое счастье, что шофер успел затормозить. В первую секунду Катерина обомлела, потом схватила обоих за уши и дала честное слово, что оторвет навсегда. Клава Ивановна целиком взяла сторону детей, которые в сто раз сознательнее своей мамы и не считают работу на воскреснике по минутам.

— Старый склероз! — громко, на всю улицу, закричала Катерина. — Ты не натравливай детей на отца и матерь, а то мы тоже умеем натравливать!

Клава Ивановна побелела, как полотно, сильно затряслась голова, Марина Бирюк пожала плечами и сказала, нема от чего расстраиваться.

— Да, да, — повторяла Клава Ивановна, по щекам текли слезы, — нема из-за чего, просто я старая глупая женщина.

Лесик, которого назначили командиром, построил бригаду, и с песней «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!» направились домой.

Во дворе работу сделали наполовину, Иона Овсеич уговаривал потрудиться еще пару часов, но женщины отвечали, что дома тоже само не жарится и не стирается, а воскресенье — один раз в неделю.

— Товарищи, — потерял, наконец, терпение Иона Овсеич, — я приказываю вам остаться и довести до конца: мы не для кого-то, мы для самих себя работаем!