Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - Вадим Телицын

Были ли ушкуйники вместе с князем Димитрием на реке Непрядве в 1380 году?

Скорее всего, нет — не любила вольница московских князей. Но зато каждый ратник в московском войске знал, что идет он не на непобедимую Батыеву или Дюденеву рать, а на войско, не сумевшее дважды за десять лет защитить свою столицу. Как известно, через два года после Куликовской битвы, в 1382 году, на Москву пошла орда хана Тохтамыша. Дмитрий Донской срочно по делам убыл в Кострому. Не менее «срочные дела» на севере нашлись у митрополита Киприана, Великой княгини Евдокии и больших московских бояр. Защищать безначальную Москву жители позвали литовского князя Остея, внука Ольгерда. Остей, надо сказать, умело оборонял город, и взять татарам Москву удалось лишь обманом. Еще на сто лет попала Русь под ордынское иго»[254].

Тем не менее, разрозненные сведения об участии новгородцев в битве на поле Куликовом сохранились. С. Н. Азбелев, посветивший данному вопросу специальное исследование, убедительно доказал, что вклад новгородцев в общерусский поход против Орды был значителен. Новгородская дружина не только принимала участие в битве на правом фланге русской рати, но и предотвратила удар литовцев под предводительством Ягайло в тыл войска Дмитрия Донского[255].

С политической точки зрения: «Ушкуйничество конца XI — начала XV веков — это новгородский вариант архаической традиции, возникшей в условиях «военной демократии», это механизм снятия социального напряжения и способ жизнеобеспечения, присущий патриархальному обществу, для которого любая война — норма и даже доблесть. Ушкуйничество последующего времени — это пережиток указанной традиции, которая получает право продлить свое существование лишь в чрезвычайных для Российского государства обстоятельствах — в условиях длительных и масштабных войн со Швецией. Но сам факт жизнестойкости ушкуйничества показывает, что его отмирание было обусловлено не столько внутренними, сколько внешними для новгородского общества факторами — падением республики, процессами централизации, перестройкой российских вооруженных сил, а также эволюцией военного искусства»[256].

Истории известны и «солдаты удачи», и «джентльмены удачи». Ушкуйники — что-то среднее между первыми и вторыми. Безусловно, это были солдаты, но в то же время — люди, не особенно разбирающиеся (объективно и субъективно) в том, кто прав, кто виноват. Их интересовали иные производные… Они появились в период государственной раздробленности и завершили свою историю (но завершили ли?) в эпоху оформления российской государственности[257].

Знаток средневековой истории России Н. И. Костомаров отмечал: «Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее они — русские… Очень может быть, что я во многом ошибся, представляя такие понятия о различии двух русских народностей, составившиеся из наблюдений над историей и настоящей их жизнью. Дело других будет обличить меня и исправить. Но разумея таким образом это различие, я думаю, что задачею вашей Основы будет: выразить в литературе то влияние, какое должны иметь на общее наше образование своеобразные признаки южнорусской народности. Это влияние должно не разрушать, а дополнять и умерять то коренное начало великорусское, которое ведет к сплочению, к слитию, к строгой государственной и общинной форме, поглощающей личность, и стремление к практической деятельности, впадающей в материальность, лишенную поэзии». Русский «элемент должен давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало. Южнорусское племя, в прошедшей истории доказало неспособность свою к государственной жизни. Оно справедливо должно было уступить именно великорусскому, примкнуть к нему, когда задачею общей русской истории было составление государства. Но государственная жизнь сформировалась, развилась и окрепла. Теперь естественно, если народность с другим противоположным основанием и характером вступит в сферу самобытного развития и окажет воздействие на великорусскую.

Вглядитесь в историю Новгорода на севере и в истории Гетьманщины на юге. Демократический принцип народного равенства служит подкладкой; но на ней беспрестанно приподнимаются из народа высшие слои, и масса волнуется и принуждает их уложиться снова. Там несколько раз толпа черни, под возбудительные звуки вечевого колокола разоряет и сжигает дотла Прусскую улицу — гнездо боярское; тут несколько раз черная или чернецкая рада истребляет значных кармазинников; и не исчезает однако Прусская улица в Великом Новгороде, не переводятся значные в Украине обеих сторон Днепра. И там и здесь эта борьба губит общественное здание и отдает его в добычу более спокойной, яснее сознающей необходимость прочной общины, народности»[258].

Новгородские ушкуйники, выражаясь терминами Льва Гумилева, были пассионариями[259], то есть людьми, пассионарный импульс которых превышал импульс самосохранения. Или, говоря русским языком, ушкуйники являлись героическими личностями, способными к самопожертвованию на пути достижения своих целей.

Для каждой нации — благо, когда энергия пассионариев направляется в полезное русло. В этом залог процветания нации и ее дальнейшего позитивного развития. Если пассионарии расходуют свою энергию вхолостую, бессмысленно гибнут или их выдавливают из этнической системы, то нация, теряя закваску, постепенно погружается в полусонное состояние и начинает клониться к упадку во всех сферах жизни.

Ушкуйничество на протяжении длительного времени выплескивало пассионарность за пределы Новгородской республики. Многие из ушкуйников гибли на чужбине. Это, конечно, не могло не сказаться на новгородском этносе. «Пассионарность рассеивается среди окружающих этносов, поднимая их активность, или уходит в никуда вместе с гибелью ее носителей — богатырей»[260].

Бурная деятельность пассионариев-ушкуйников, пик которой пришелся на XIV век, не была направлена правительством Новгорода в созидательное русло, на пользу республики. Пассионарная энергия была понапрасну израсходована вдалеке от Новгорода. Сытое и богатое новгородское общество впало в дремоту, из которой его вывела в XV веке агрессия Москвы. Тогда Новгороду срочно понадобились пассионарии, но, увы, к тому времени в новгородском обществе они составляли уже ничтожное меньшинство.

«Цели и действия русских людей XVI века принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой: не просто князем, а князем Шуйским, не просто окольничьим, а Годуновым, не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем. Идеалом стал не человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место и получивший власть над соперниками и обстоятельствами.

С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний — бояре и минимальный — монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.

Но пассионарным молодым людям, о которых поэт сказал:

И все, кто дерзает, кто ищет,Кому опостылели страны отцов,Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,Внимая заветам седых мудрецов! —

в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню предпочитали люди гармоничные — тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной еще в античности: «Случай пробегает мимо — блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI в. в России сделать карьеру можно было только на государственной службе»[261].

«Интересной особенностью ушкуйников являлось их положение в структуре новгородского общества в 70–80-е годы XIV века. С одной стороны, они находятся под покровительством веча и совершают военные походы в интересах Новгорода. С другой стороны, ушкуйники противопоставлялись вечу. Летописец пытается показать незаконный характер их деятельности, называя их «разбойници» и четко указывая на их действия «без Новогородцкаго слова». Итак, ушкуйники становятся в оппозицию к новгородской власти, т. е. к вечу и новгородской епархии. Находясь в маргинальном положении, ушкуйники должны были найти социальную опору, союзников в противостоянии с «новгородскими мужами». После того, как молодые дружинники стали «разменной картой» в руках новгородских политиков, они пошли на контакт с другим оппозиционным движением — стригольниками. «Союз» стригольников и ушкуйников исходит не из географической и хронологической близости этих двух феноменов новгородской истории, а из одинакового их положения — оппозиция к официальной власти[262]. Ушкуйники становятся неугодными светской власти Новгорода, а стригольники — церковной. Если даже принять точку зрения А. И. Алексеева, что стригольники являются не еретическим движением внутри православной церкви, а языческой оппозицией, все еще широко почитаемой в народе, стройность доказательной базы не нарушается»[263].