Катя - Светлана Багрянцева

сны. У тебя есть два выхода: жить нормально или провести время здесь. Впрочем, есть ещё вариант — сдохнуть на помойке, как бомж.

— Врёшь, у меня будет наследство, и я уеду, — рычу я.

— Шизофреничке, которая не может отвечать за себя и находится под опекой матери, никакого наследства не дадут, им буду распоряжаться я от твоего имени. Подумай хорошенько над своим поведением, Катя. Я ещё навещу тебя.

Мать разворачивается и уходит, потому что за ней является Ольга. Я валюсь на кровать, смотрю на пакет на полу. Хочется выкинуть всё в помойное ведро. Вижу, там есть фрукты и сок. Нет, выкидывать не стану, хорошее питание — залог здоровья, а оно мне ой как пригодится.

Глава 28

Я тихо плачу в подушку. Мне больно настолько, что нет никакого желания что-либо делать. Понимаю, нужно питаться, но ем очень мало, кусок не лезет в горло. Душу заполнила горечь. Оказалось, что меня любили только дедушка и бабушка. Мама даже рожать не хотела, вынужденный ребёнок, так она сказала. Я всегда была для неё обузой, потому что не мальчик, а всего лишь девка.

Ещё больнее оттого, что она даже не защитила, когда Сеня меня швырнул, как тряпку ей под ноги. Вызвала психиатрическую скорую и сказала, что я сама билась о стены. Любовник дороже дочери? По всей видимости, так.

У меня есть ещё отец, который утверждал, что любит, но прошло уже несколько дней, а он так и не появился. Сегодня суббота. Я тут с понедельника. Один день стал похож на другой. Газеты прочитаны, новых не принесли. За стеной временами кто-то то воет, то лает. Неужели мне ещё долго тут? Ритка обманула и не сообщила отцу о беде? А вдруг слова отца о любви — ложь, или он ничего не смог сделать? У матери большие связи, у бывшего полицейского Сени наверняка тоже.

За окном стемнело. Я не включаю свет, потому что всё равно делать нечего. Мой тихий плач переходит в вой, у меня почти истерика. Я не хочу больше здесь, не могу, даже поговорить не с кем. Врачиха приходит каждый день, но только унижает и оскорбляет. Медбратья не лучше, кидают хлеб прямо в тарелку, даже если это суп. Ладно хоть не плюют в пищу, хотя я уже ни в чём не уверена.

Сегодня дежурит некрасивый и худой. Он пытался меня лапать, говорил, что если я с ним пересплю, он даст мне телефон на пять минут. Я отбивалась, как могла, он обещал прийти ночью. Теперь реву и дрожу от страха, здесь со мной могут сделать всё, что захотят, и никто об этом не узнает.

— Ключи от палаты! — рявкает кто-то за дверью.

— Это личный пациент Ольги Львовны. Не стоит вам туда, — отвечает мужчина, и я узнаю голос некрасивого медбрата.

— Вы совсем обнаглели⁈ Забыли, с кем разговариваете! Да, я месяц работаю тут, но меня поставили заместителем. Ключи от палаты! Вон отсюда! Я сам разберусь! — орёт незнакомый голос.

— Она буйная и…

— Поувольняю всех к хренам!

Двери открываются, я подскакиваю на кровати, сажусь, смотрю в темноту. Силуэт вошедшего мужчины высокий и нетолстый. Он щёлкает выключателем, потом запирает двери на ключ и кладёт его в карман голубого врачебного костюма.

— Привет. Меня зовут Евгений Александрович. Я заместитель заведующей этой больницей. Как зовут тебя?

— К-катя — заикаясь, всхлипываю я. — Катя Соколова.

Мне кажется странным, что врач не знает моего имени. С настороженностью смотрю, как мужчина подходит ко мне. Подтянутый, спортивный, симпатичный, ему не больше тридцати пяти лет на вид. Врач садится на мою кровать и обнимает, только сейчас я понимаю, что продолжаю всхлипывать и плакать.

— Т-ш-ш. Всё хорошо. Услышал твой плач, и не поверил своим ушам. В этой палате у нас никто не числится. Я несколько дней был на больничном, а сейчас на дежурстве. Успокойся, всё хорошо. Почему ты плачешь?

Я не решаюсь говорить. Все они тут одинаковые, сейчас тоже начнёт утверждать, что я шизофреник.

— Не хочешь говорить? Не бойся, мне ты можешь рассказать всё.

Мужчина ласково гладит меня по волосам, потом садится на стул. Я отрицательно мотаю головой.

— Хорошо, тогда скажи полное имя, отчество и дату рождения? Кто твоя мама?

— Вы что думаете, я забыла кто я и когда родилась? — удивляюсь я, утирая слёзы.

Отвечаю на вопросы. Он качает головой и снова спрашивает:

— Я не нашёл на тебя данных, Катя Соколова. Медицинской карты тоже нет. Официально оформлена Ира Зубова. Прошёл по всем палатам и не обнаружил Зубовой. Я подозревал, что старая карга тут мутит делишки, но доказательств было мало.

Евгений берёт в руки телефон, потом зачем-то фотографирует меня и звонит кому-то.

— Привет, Олег. Передай своему другу, что я нашёл его дочь в нашей клинике, он прав, Катя здесь. Отправил тебе на всякий случай её фото. Покажи ему, вдруг не она. Если подтвердится, пусть подъедет завтра к семи утра.

Мужчина снова кладёт телефон в карман. Я смотрю на него круглыми глазами, не верю своим ушам. Меня ищет папа? Наверное, спрашиваю вслух, потому что Евгений Александрович отвечает.

— Да. Михаил Ростоцкий ведь твой отец?

— Это мой папа, он не жил с нами, поэтому фамилии разные, — тараторю я.

— Хорошо. А теперь скажи мне, как ты здесь оказалась? По словам Ростоцкого, тебе вовсе тут не место.

Я, наконец, решаюсь. Выпаливаю всё как на духу о матери и отчиме, которые и запихнули сюда. Упоминаю о злобной старой врачихе.

— Таблетки какие-то принимаешь? Это важно, Катя, скажи как есть.

— Нет, стараюсь избавиться от них, — мямлю испуганно.

— Вот и славно. Тебе больше не станут носить лекарства. Зачем зря препараты переводить, правда? Но я такой человек, что не верю на слово, даже если завтра тут будет твой отец, ты не выйдешь. Проведу несколько тестов, понаблюдаю за тобой пару дней. Ты же понимаешь, что это необходимо?

— Да, — поспешно киваю.

— Договорились. А теперь не плачем, а ложимся спать. Не хватало, чтобы ты совсем в депрессию скатилась. Это, знаешь ли, не выдумка, а серьёзное состояние человека, иногда угрожающее ему потерей здоровья.

Мужчина встаёт и уходит к дверям.

— Спасибо вам, — говорю я ему вслед.

— Пока не за что. Пожалуй, оставлю ключи