Ворон - Дмитрий Щербинин

— Здесь и летучие мыши-вампиры… — молвил Эллиор.

— Не многовато ли на эти маленькие Холмищи! — гневно крикнул Глони. — Как мухи слетелись на жаркое!

Очередная стрела. Очередной рывок сторону. Вот рядом со Сполохом, яростно размахивая ветвями пронесся, Феагнор; и вновь — страшный треск.

С хриплым карканьем в крону Феагнора устремилось несколько вампиров. Раздался треск ломающихся ветвей, одновременно, что-то большое, в агонии забилось по земле — рев раненного энта прокатился среди затемненных холмов. Дальнейшего ни Глони, ни Эллиор уже не видели — на них метнулось сразу четыре паука…

Сполоху удалось прорваться, но он получил рану — один из паучьих когтей все-таки достиг цели — эта кровоточащая борозда вытягивалась от шеи до живота.

До стен Ясного бора оставалось всего шагов сто, однако, когда Сполох вбежал на вершину последнего, совсем небольшого холмика маленькая дверца — хранилище Грибниксов — навстречу им, от Ясного Бора уже наползали пауки.

Эллиор молвил:

— Теперь мы прорвемся — Сполох тяжело ранен.

Эльф и гном соскочили на землю. Еще один паук получил смертельную рану от эльфийской стрелы — иных шипели в сумраке, вновь и вновь налетая на Феагнора.

Конь вздохнул и лег на траву — в ясных его очах появилась темная дымка.

— Друг мой, друг мой… — с неожиданной, после этого гневного боя лаской, шептал Эллиор — он достал листья, стал прикладывать их к шраму. — Слишком много яда, слишком глубокая рана…

А в очах коня все больше густилась тьма. Заслышав шипенье, он еще пытался подняться, но был уже слишком слаб. Темнота ядом заполняла очи его — и без ужаса нельзя было смотреть туда — очи стали пронзительно черными.

Из последних сил потянулся к своему хозяину благородный конь, дотронулся до щеки его губами, вздохнул, шепча что-то сокровенное…

Слезы, такие ясные, такие живые! — плавно, одна за другой катились по щекам Эллиора — и он, обнявши Сполоха за шею, шептал ему на ухо таким нежным, чувственным голосом, что Глони, не привыкший, к проявлению всяких жалостливых чувств, сам почувствовал, как по щекам его катятся слезы. И уж такова была сила эльфийского голоса, что отступил окружавший их мрак…

— Друг мой… — шептал, и пел, и молился одновременно Эллиор. — Ты был — одним из лучших моих друзей, и многие годы провели вместе. Ты еще здесь, в этом теле, ты еще слышишь меня; но тебя не остановить — твой дух покидает это тело, милый друг… А Куда устремляются души благородных и вольных коней?.. Услышь же песнь прощальную, милый, милый друг:

Мы вместе многими дорогами прошли,И много видели и радости, и боли, и печали.Но, милый друг, лежать теперь тебе в пыли,И слезы горькие мои, на этот прах упали.

Но ты ведь жив в ином краю,В краю, где бесконечное раздолье,В просторном, луговом раю,О коей трепетно звенит святое взморье.

Ты еще здесь, мой милый друг,И слышишь песнь, но уж во мраке очи,И встанет между нами океан разлук,И помнить буду я тебя во мраке ночи.

Прощай, прощай, родимый друг,Нам не увидится уже с тобою,Прощай, не знающий уж мук,Лети на дальние поля, покрытые мечтою.

Эллиор замолчал, а Глони все стоял, и ждал, когда же будет продолжение, этого песни — по темным, изъеденным морщинами щекам его катились слезы.

Но в окружающем их, все темном мире, были создания, для которых это пение было ненавистно, на которое сползались они, гневно шипя, жаждя поглотить этот источник.

И вот злобное шипенье бросилось на них со всех сторон. Из прекрасный яви, в ужасное забытье провалился Глони, и замахнулся своим топором — нежность его, как зной грозами, разразилась яростью.

— Казад! — рычал он сквозь сжатые зубы; и, вдруг, показался великаном, сжимающим многотонный молот. — Пр-рочь!.. Вот вам! — и он прыгнул на наступающих пауков.

— Нет — назад Глони! — окрикнул его Эллиор, который уже запустил первую стрелу…

Разве может что-то, кроме смерти, остановить разъяренного гнома?! Он ревел:

— Прочь ненавистные твари! На! На! НА! И тебе!.. И тебе!..

Топор рубил безостановочно. На него неслись когти, летела ядовитая слюна, а он, окрыленный яростью, увертывался, и сам удары наносил. Вот выплеснулась на него черная кровь — зашипела жадно, не в силах прожечь мифриловую кольчугу. Глони почувствовал, что враг за его спиною — резкий разворот — удар по летящей лапе — одновременно, падение на колени — когти вампира просвистели на его головой.

— Назад! К холму, в укрытие! — повелел Эллиор.

На гнома неслось сразу несколько пауков — он заорал, и бросился им навстречу. — Нет, друг мой! — полный боли, раздался окрик Эллиора — эльф уже видел, что нависло над Глони. Он метнул туда одну стрелу, другую; но вот вынужден был развернуться ибо и над ним навис паук.

— На!.. Получи!!! — ревел Глони и с каждым из этих выкриком отрубал нацеленные на него когти..

Вот брызнула на его лицо черная кровь — тут же один его глаз ослеп, но Глони даже не обратил на это внимание. Но вот ядовитый коготь сзади, пронзил ему шею — смерть наступила мгновенно.

Пауки завыли, бросились на павшего. Завязалась даже драка — некоторые из них, закрутились по земле многометровыми комьями; они рвали друг друга, — вздымался дым от льющегося на него яда. Один оказался проворней иных — он склонился над телом Глони. Тут сверкнула стрела Эллиора. Паук забился; заметался среди трупов. Еще несколько тварей бросились к телу, но были разодраны поспевшим Феагнором.

Шипенье отхлынуло к северу. Здесь же стонала, прожигаемая ядом земля, судорожно дергались оторванные лапы, суставы, клыки; вся вокруг было покрыто наростами и трудно было поверить, что все это, учинили лишь трое.

Один из этих троих лежал уже мертвым. Феагнор был тяжело изранен: самая большая из его ветвей была вырвана — потеря человеком руки могла сравнится с такой раной. Так же — множество шрамов покрывали его тело, и один из них был особенно глубоким — до самой сердцевины, оттуда медленно вытекала тягучая зеленоватая жидкость, и, там где она падала, паучий яд отступал, и нанесенные земле раны заживали.

Эллиор также получил несколько ран, но неглубоких, и яд в них не попал. Он подошел к энту, и услышал его глубокий, словно бы по большой пещере перекатывающийся голос:

— Теперь бы отдохнуть… постоять века три в теплой мягкой земельке, возле родника, да чтобы кору мою ласкали березы…

Эльф склонился над телом Глони, поцеловал его в лоб. Посидел минуту, в величайшем напряжении, потом зашептал, роняя жаркие слезы:

— Прощай и ты, мой старый друг,Прощай навек, — пою в печали,И не услышать больше стук,Большого сердца — его ветра забрали…

В далеких залах, в тишине,В мерцании святого грота,Ты тихо вспомнишь обо мне,И ясной мудрости твоей не омрачит забота.

А я вослед тебе пою:«Бессмертны наши души,Там, в дальнем, западном краю,У схода снов и суши».

Пройдет время, и раны, нанесенные эту месту заживут. Уже в следующую весну, поднимутся вокруг холма подснежники — там, где пал гном раскроются алые розы; а на вершине, где заснул благородный Сполох — бликом нездешних лугов засияют цветы эланора. Там, где падали слезы эльфа, взрастут нежные синеглазки; а там где слезы Феагнора — взрастут березы.

Пока же вокруг густела тьма, а издали доносилось паучье шипенье.

— Мы оставим тела здесь. Земля сама позаботится о них. — тихо молвил Эллиор, но потом прислушался, и вновь его голос стал суровым. — Пауки нагоняют хоббитов, а их может защитить один только Мьер. Скорее туда…

— От меня совсем мало проку. — тяжело вздыхал Феагнор. — Вместе с соками уходит моя сила. В бою я чувствую свою погибель но, все-таки, помогу тебе, друг. — и он протянул ему одну из своих ветвей.

Но тут под угольной, скрывающей спокойную высь завесой показался дракон.

— Все — теперь нам не прорваться — устало выдохнул израненный энт. — Мне то и здоровому едва бы удалось убежать от драконьего пламени, ну а уж такому… Я отступаю к Ясному бору…

— Да, да… — говорил Эллиор, и страшно было слышать в этом голосе такую сильную боль. — Как же тягостно все оборачивается!.. Ладно — надеюсь эта встреча была не последней.

Энт ничего не ответил, но покачиваясь из стороны в сторону, побежал к Ясному бору, и встал там среди иных деревьев, почти неотличимый от них. — он запустил корни глубоко в землю, и теперь, когда находился в единении с ней — смерть ему больше не грозила. Он закрыл свои глаза, опустились его изодранные ветви, и он погрузился в сон столь же глубокий, как и у окружающих его деревьев.