Фейрум - Дарья Райнер

другой Филиппины. Кадры кинопленки: смех, удивление, слезы – одни можно вырезать, другие оставить, и они поблекнут со временем. На место эмоциям придет спокойствие. Безмятежность. Не бурный водопад – стоячая вода с белым жемчугом лилий.

Одиночество – это не чувство. Это возможность проникнуть в глубину. Отвернуться от других и обратиться к себе.

Одиночество – необходимость. Разве не это повторяла ей жизнь? Смирись, Филиппина. Отпусти. Разожми кулак. Не борись со временем. Оно – вечный океан, а ты – всего лишь капля на поверхности. Качайся на волнах и отпускай…

Дорожка света плясала на воде и уводила к солнцу: каждая волна казалась ступенькой в небо. Если бы люди ходили по морю ногами. Или по воздуху. Или, взмахнув руками, отталкивались от земли и летели…

Липа сощурилась, глядя на закатный нимб – разноцветный, как леденец на палочке. Рыжее кольцо внутри алого, а в сердцевине – белый кружок. Она знала легенду об Икаре: мифы Древней Греции венчали список литературы на лето, с которым она управилась еще в июне. На дворе стоял август, через два дня Филиппине исполнялось двенадцать.

Сидя на берегу, она перебирала мелкую гальку – бесцельно, просто потому что камни, поцелованные солнцем, были теплыми. У кромки моря они переходили в песок. Липа уже исполнила свою мечту – нашла куриного бога, чтобы повесить на шнурок, когда они с мамой вернутся домой. Говорят, такие камни приносят удачу. Оберегают владельца. А ракушки, найденные на берегу, просто красивые. Будут лежать на книжной полке и радовать глаз.

Она оглянулась через плечо. Мама загорала на животе: от лопаток до поясницы тянулась дорожка из песчинок и соли. Читала остросюжетный детектив, что-то связанное с тайнами искусства и религиозной символикой. Она любила такое и почти всегда разгадывала головоломку на середине книги. Иногда пересказывала Липе сюжеты и устраивала походы-квесты по городским музеям и выставкам. Маму знали в каждой галерее. Ее картины в прошлом месяце нашли покупателя: тетраптих[24] «Сезоны жизни» отправился в другую страну. Сложное слово – тетраптих, но Липа запомнила его сразу. Она смеялась, глядя на сияющую маму, когда та кружилась по комнате в длинной шелковой юбке с красными маками, и едва не визжала от счастья, узнав, что они едут на море.

Море в августе особенное. Над ним росчерками облаков висела близкая осень и дышала горячим ветром. У Липы мурашки бежали по коже от осознания значимости момента. Море. Впервые в жизни. Что-то очень большое, вечное и близкое – на целых десять дней.

Здесь, на берегу, под пение прибоя и смех сотен других туристов она станет на год старше. Взрослее. Весь мир раскинулся перед ней, как этот берег. Любая ракушка, коряга, камень с изумрудными прожилками – память о нем. Частички прошлого, которые останутся с ней.

– Купаться идешь, соня? – Мама села, заложив страницу в книге фантиком от конфеты. Шоколадный «Мишка», ее любимый.

– Я не спала!

– Да ну? А мне кажется, дремала сидя. – Мама вдруг начала ее щекотать, и они обе повалились на песок. Края тонкого покрывала возмущенно сморщились.

– Перестань! А еще взрослая женщина! – Липа со смехом поползла прочь.

– Я только притворяюсь. – Нарочито громко вздохнув, она первой забежала в воду, окруженная фонтаном брызг, как древнегреческая богиня Амфитрита[25]. Мокрые волосы хлестали по спине. Компания парней, игравших в пляжный волейбол, как по команде обернулась ей вслед. Липа поморщилась. Только для вида, потому что знала: мама у нее – самая красивая.

Тонкое кружево пены касалось пальцев ног. Теплое, как лимонад, который разливали по стаканам в гостиничной столовой. Пузырьки от него поднимались вверх, будто воздушные шарики, и лопались в носу.

Липа до сих пор не умела плавать.

– Не бойся, тут неглубоко, – сказала мама в первый день, – сначала вместе, а потом сама.

Липа старалась. Мамины руки, скользкие под водой, как щупальца, держали ее снизу. Она чувствовала их голым животом и пыталась грести по-собачьи – барахталась на мелководье и с завистью оглядывалась на старших ребят, которые подбрасывали друг друга в воздух, сцепив ладони в замок, и ныряли после кувырка под одобрительный хохот друзей.

У нее ничего не получалось: проплывала два метра и хваталась за мамину руку.

– Дай встану.

Мама отпускала. Липа пятками ощупывала песок, прежде чем подняться на ноги, тонкие водоросли оплетали лодыжки. Понадобились дни, чтобы привыкнуть: поначалу казалось, что это усы морского чудища. Липа вздрагивала от любых прикосновений – боялась жгучих медуз, но радовалась безобидным малькам, которые подплывали и осторожно хватали за пальцы.

«Я только притворяюсь».

Что, если притвориться, будто ей нестрашно? Что она уже умеет плавать, подобно русалке с чешуйчатым хвостом, и что с морским рогатым змеем можно подружиться.

Два шага, три, четыре… Липа зашла в воду по грудь и неожиданно для себя самой нырнула. Сделав сильный гребок руками, открыла глаза и увидела мамины пятки в облаке взметнувшегося песка.

Дорожка света преломлялась. Отсюда казалось, что солнце движется на запад в другом мире, полном красок и отчетливых звуков. Под водой мерный шум превращался в зов глубины, и Липа оттолкнулась ото дна.

На какое-то время она поверила, что справится. Притворилась, что может.

Без чьей-либо опоры и помощи.

Сама.

– Кхм. Ты еще долго?

Слова проникли сквозь толщу воды, и Липа не сразу поняла их смысл. Она всплыла резко, глотнув воздуха, который обжег легкие, и закашлялась. Акто плясал у самого носа, словно спрашивая, все ли в порядке. От поглощенных эмоций он сиял сплетением цветов, как небо над Исландией: зеленым, голубым, темно-лиловым.

Игошка переминался с ноги на ногу. Кажется, ему наскучило разглядывать схему и играть с колпачком маркера.

– Прости. Идем.

Напоследок она оглядела комнату: вдруг что-то могло пригодиться. Инструменты Липе ни к чему, она в них ничего не понимала, но пузырек слизи опустила в карман. Поколебавшись, сдвинула тяжелую крышку аквариума, не думая, что скажет Игнас, когда вернется. Это действие было в какой-то мере символичным: она выпускала на волю анимонов, чтобы Игнас мог выйти из лаборатории «Хай Джен». Сам или с помощью друзей.

Снова сжав мальчишечью ладонь, она позвала Акто, и втроем они покинули комнату. Цифра «9» осталась лежать на пыльном полу.

Внутри было гулко. Непривычно. Легко. Будто Липа носила под кожей груду камней и они разом высыпались. Стало непонятно, что делать с невесомым телом, готовым подпрыгнуть и улететь. Может, сказывалась компания Игошки, который бежал по ступенькам с веселой непосредственностью: маленький проводник, знакомящий гостью с Домом.

Можно ли познать его целиком – вот в чем вопрос.

Игнас говорил, что для Клирика нет потайных мест, но об отце О’Доннелле думать не хотелось – он был частью груза. Большим ирландским булыжником, который она достала и скинула с помощью Акто.

Дверь Глотай-комнаты