Великий Дракон - Олег Дивов

— Ида, — согласился Август и вернулся к перилам. — За Иду ему следовало бы второй раз сломать челюсть.

Меня удивил его тон.

— Ты защищаешь ее, или мне мерещится?

— Делла, я помню, что было на Саттанге. Но… выслушай. Ида не виновата. Она очень несчастный человек.

— Август, вот только не надо…

— Надо. Я наводил справки о ней. Меня с самого начала поразило, что ее поведение не соответствовало статусу. Я не понимал, как она стала офицером. Она не могла пройти стандартные тесты, да ее завалили бы еще на первом курсе колледжа. И уж тем более она не могла служить у Рублева, а ведь прослужила восемь лет. У Рублева нет кадрового голода и никаких причин терпеть отвратительный нрав офицера.

Он взял паузу, ожидая моей реакции. Мне только еще Иды в этот дурацкий вечер недоставало, но Август прав: история мутная.

— Она действительно умна и блестяще окончила колледж. Все, кто помнил ее в юности, отмечали, что у Иды редкая для ее происхождения эрудиция, суждения лаконичны и точны, она наблюдательна и хорошо разбирается в людях. Очень вынослива как физически, так и психически. Правда, говорили, что она замкнута и не интересуется мужчинами. Ее волновала только карьера. Рублев был доволен ею, хотя и сетовал, что она холодна с товарищами. В последние годы сослуживцы начали жаловаться, мол, офицер Рафферти высокомерна, как будто презирает их всех. Выражалось это в ее равнодушии к мирским слабостям. Рублев собирался в виде премии за десять лет безупречной службы направить ее в Мадрид, на курсы повышения квалификации в Военном университете. Был уверен, что за оставшиеся два года нареканий не появится, как не было их раньше. Собственно, поэтому он и поставил Рафферти в экипаж Макса.

— И что же случилось с этим образцовым навигатором?

— Болезнь. Врожденная эндокринная патология. Возможно, если бы ее обнаружили пораньше и лечили грамотно, Ида не стала бы такой, какой мы ее запомнили. В четырнадцать лет она начала страдать от гипервозбудимости. На другие симптомы патологии внимания не обратила, так как гипервозбудимость затмевала все. Она знала, что такая возбудимость ненормальна, ни с кем из девочек подобного не происходило, и очень боялась, что у нее не хватит силы воли противостоять страстям. А Ида не хотела размениваться на личную жизнь, она мечтала поступить в колледж, сделать карьеру, купить домик в хорошей колонии первого радиуса и зажить там с любимой бабушкой, которой, в общем, обязана была всем — и общей культурой, и умением вести себя в обществе. Обратиться к врачам ей в голову не пришло, она вступила в разрешенную исламскую секту, практикующую женское обрезание, пошла к хирургу и удалила клитор по религиозным требованиям. Она считала, что это хороший выход. Секту тут же покинула и крестилась в лютеранской церкви. Получила облегчение всего на несколько недель, и решилась пойти к врачу. Обследование выявило серьезную патологию, уже порядком запущенную. Иде грозила быстрая, в два-три года, инвалидизация. Бабушка отдала все сбережения, чтобы внучка лечилась в хорошей клинике. Иду дважды оперировали, и после второй операции проблема исчезла.

— А родители?

— Самоустранились. Им казалось, Ида выдумывает болезни, чтобы привлечь внимание. Подумаешь, болезнь — все мысли о сексе. Это от распущенности, это от того, что она слушала бабушку, и та заразила ее своими бреднями.

— Бабушка не родная, что ли?

— Нет. Разведенная мачеха ее отца, сама бездетная, Ида была ее единственной отрадой. После лечения, на мой взгляд, варварского и излишне радикального, Ида смогла закончить школу, поступить в колледж, найти прекрасное место службы. За пять лет она скопила денег, чтобы купить вожделенный домик — на Саванне. Отличное место, отличные люди. Бабушка туда переехала и удочерила девочку из приюта. Ида к девочке относилась то ли как к младшей сестре, то ли как к дочке. Пользовалась каждой увольнительной, чтобы побывать дома.

— Думаешь, на Саттанге был рецидив?

— Саттанг. — Август кивнул. — Сочетание тяжелейших условий, стресса и влюбленности — а Ида вправду любила Макса — привело к возобновлению процесса.

— Ну и беременность повлияла, не иначе.

— Многое повлияло. — Август отвел взгляд. — Иду сейчас спасла бы еще одна операция. Но она уже неадекватна, у нее практически разрушена личность. А Макс сбежал от ответственности в работу. Как и раньше сбегал. Его вполне устраивает, что Ида вызывает безотчетную ненависть у всех. Я намекнул ему осторожно — привези дочь с няней сюда, положим Иду в клинику. Да, после лечения она станет инвалидом. Это уже без вопросов, слишком все запущено. Но она сможет жить, пусть ей и придется питаться строго таблетками, за год-два можно восстановить личность. А он мне ответил, что у Иды снесло крышу на почве материнства, ребенок подрастет, все пройдет само. А не пройдет — тоже невелика проблема.

— Он подозревает, что ребенок не от него.

— Я не стал докапываться до истины. Это неэтично. Девочка не участвует в наследовании. Какая разница, кто ее биологический отец? Это важно исключительно для наследования титула и княжества. Макс признал ее, значит, он отец по закону и по морали.

— Что ты будешь делать?

— Попробую поговорить с ее бабушкой. Иде нужно лечиться, иначе она быстро превратится в окончательную развалину, физически и умственно, и искалечит ребенка.

— Думаю, учитывая все страсти, мне лучше не вмешиваться.

— Да. — Август забрал у меня пустой стакан из-под шербета, отнес на стол и вернулся. — Поговорим о нас?

— Не вижу зачем.

— Я подумал, что было бы справедливо оставить сроки развода на твое усмотрение.

— Это попытка переложить ответственность.

— Нет. Ты сама определишь, когда будешь готова.

— Ага, а если я буду тянуть год?

— Я исхожу из того, что тебе понадобится не менее трех лет.

— И ты считаешь, что Анна будет безропотно ждать столько времени?! Август, кому ты врешь? Я сегодня утром оставила жучок на столе в ресторане. Так что теперь отлично знаю, какого мнения Анна по поводу что меня, что тебя.

— Почему нас должно волновать ее мнение?

Я оторопела. Пофыркала и, чтобы не молчать, спросила:

— Что это за новости — что ты не веришь в любовь? Это вообще мои слова были!

— Прости, что я взял их поносить без разрешения.

— Мне ты говорил, что любишь Анну.

— Разве? Делла, все очень просто. Я устал. От одиночества. От осознания, что сам по себе я никому не нужен. Раньше меня это не заботило, а теперь гнетет. Мне предстоял тяжелый период в жизни, и я завел ни к чему не обязывающий роман с красивой девушкой. Я не хотел, чтобы у меня началась депрессия в самое неподходящее время. Сам не заметил, как привык…