Темные алтари - Димитр Гулев

ласковый, не очень сильный, но звонкий молодой голос. — Алло… Алло!

Эйкрил молчала.

Связь прерывалась, а она все продолжала стоять на коленях возле широкой двуспальной кровати, на которой они спали с Луи. И это было гораздо лучше, чем когда никто не отвечал и она не слышала голоса Бетси Беглер.

Эйкрил никогда ее не видела. И не хотела видеть. Она хотела только услышать ее голос, когда особенно остро ощущала, что весь мир вокруг рушится, что она сама гибнет, что жизнь кончилась.

Как, например, сегодня…

Темнело. Дочерей не было дома. С тех пор как черные девушки и парни беспрепятственно появлялись в их доме, старые знакомые перестали к ним заходить.

А может, они не ходили из-за того, что убили Луи?

— Безумный суд! Безумные заседатели! — восклицала время от времени Эйкрил.

Ей не хотелось есть. Не хотелось двигаться. Она пила виски — неразбавленное, без льда, смотрела, как гаснут полосы света за шторами, и сама угасала.

Вдруг она вспомнила о Харви, которого отправила на время суда к Бобу, но она чувствовала себя слишком усталой, слишком расстроенной, чтобы сходить за ним к брату.

Безумный суд! Безумные судьи! Безумный мир, Луи!

Сумерки сгущались, она сидела одна в темноте час, другой и даже не расслышала, как зашуршали шины, сверкнули и погасли фары и возле дома остановилась машина.

Вошли Боб и Джером.

Джером включил свет.

Боб внес на руках спящего Харви.

Эйкрил, все еще сидевшая на высоком табурете в какой-то неестественной позе, подняла голову.

— А… Боб!

В ее затуманенном сознании мелькнуло беспокойство за Харви, слезливая жалость к нему. Она попыталась встать, оперлась руками о стойку, но руки у нее подвернулись, и голова беспомощно опустилась на серебряный бар.

Чем больше проходит времени, тем более странной, реальной и вместе с тем нереальной, вернее, невероятной кажется попытка властей вмешаться в кровавую вражду между различными группировками мафии. Меня поразили не столько эти выстрелы и поднятая вокруг них газетная шумиха, поскольку меня мало волнуют сенсационные сообщения о махинациях боссов «Коза ностра», меня поразило другое: судьба тысяч простых людей, толкаемых на преступление гигантской машиной так называемого бизнеса, где единственное мерило достоинств человека — его удача во всеобщей погоне за успехом, в которой дозволены все средства.

Если бы я не побывал в доме с серебряным баром, не держал на руках спящего сына убитого члена мафии, то, пожалуй, не понял бы всей глубины трагедии этих людей, которые съехались сюда со всех концов света, привлеченные американской мечтой.

Перевод М. Тарасовой.

ТЛЕЮЩИЕ ЗАКАТЫ{13}

В жизни американцев не бывает второго действия.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд{14} 1

Он возвращался.

Его звали к себе дом под высоким бледным небом Оук-парка{15}, безбрежная зелень лесов и безмолвные светлые озера, замершие под могучим дыханием севера; он возвращался, но, как всегда, не к истокам, которые всю жизнь разыскивал в разных концах света, а всего лишь в Айдахо{16}. Север, юг и опять север; сколько раз он возвращался, нагруженный шкурами убитых животных, загорелый, гибкий, легкий, словно хищник в тропиках после долгого голодания, и снова уходил, гонимый своим неукротимым — до сих пор — темпераментом, то на восток, то на запад, по широтам и долготам годов, войн, оружия, незабытых и незабвенных женщин, которых он любил на берегах океанов и под снежными вершинами гор…

Он возвращался — усталый, пресыщенный, умудренный, но, как и раньше, прямой и сильный, и его синие бесхитростные глаза по-прежнему зорко всматривались в море, освещенное утренним солнцем. Вот так же зорко и в то же время небрежно он мог бы — всего лишь несколько недель спустя — вглядеться, чуть прищурившись, в сигару своего смуглого почитателя и, громыхнув охотничьим карабином над яркой зеленью газона, ко всеобщему восхищению гостей, снести пламенеющую под самым носом его арабского превосходительства алую звездочку.

Мог бы!

Ни малейшей дрожи не пробегало по крепким мышцам его рук и массивных плеч, покачиванье яхты отдавалось лишь в широко расставленных ногах. Он не сознавал своей позы. Не думал, как бывало в такие утра, об устойчивых теплых течениях гигантского залива, не замечал даже возникшей справа белой полосы берега. Свежее дыхание простора вздувало выпущенную над шортами полотняную рубашку, овевало открытую шею, голые до локтей руки и колени, поросшие седыми жесткими волосами. Козырек выгоревшей фуражки{17} бросал коротенькую тень на его лоб. Кожа вокруг глаз и над бородой, хоть и покраснела от солнца и ветра, оставалась мягкой и эластичной.

Сколько раз он спешил возвратиться в Айдахо в это время года, хотя всегда и всюду чувствовал себя как дома. Но сейчас он возвращался не самолетом, как обычно, или через Атлантику, а через Мексиканский залив. Словно бы хотел подольше побыть один на один с ласковыми синими водами под необъятным тропическим небом и отдаться на волю течений, влекущих острова его воспоминаний.

Справа, чуть выступая над водой, тянулась окутанная молочно-белыми испарениями залива песчаная коса невероятно длинного кораллового рифа, похожего на обесцвеченную солнцем и брошенную в волны прядь волос. Но стоило Бэду взять чуть-чуть правее, и стали ясно видны жестяные крыши домов и узкая полоска между берегом и шоссе, по которому стремглав, словно обезумевшие от зноя насекомые, неслись автомобили. Время от времени со стороны крайней точки Ки-Уэста{18} долетал грохот, и безветренный воздух пронзала серебристая молния очередного пассажирского лайнера юго-восточных аэролиний.

Нос яхты то вздымался, то падал, белые поручни резали синеву. Отброшенные назад волны кипели, теряли свой зеленоватый цвет и, укрощенные, скользили вдоль бортов; ровно и плотно стучали промасленные поршни машины, заставляя подрагивать корпус. Уже остались позади опасные мели между Логерхейд-Ки и Маркесас-Кис, где под водой таились округлые рифы и где не одна лодка разбилась об их коварную вереницу. Солнце давно взошло, но, как всегда в это время года, насыщенный влагой молочно-туманный свет все еще окутывал залив и сушу. Можно было, конечно, и не проходить между 82 и 83 меридианами