Свеча Дон-Кихота - Павел Петрович Косенко

будет! Бог — Человечество, идет на смену Будде, Христу… Капиталу… и другим идеалам человечества».

Путей к своей «земле без денег» Сорокин не знал.

Второй рассказ, «Свободное слово», — о талантливом писателе Андрее Тинарове, растлившем свой дар ради житейского успеха, ради денег и славы. Трезвым Тинаров не мог писать ту ложь, за которую его венчали славой, перед тем как сесть за письменный стол, ему приходилось напиваться, чтобы оглушить свою совесть художника.

И когда пришла свобода и писатель получил возможность рассказать правду о жизни, оказалось, что у него уже не осталось для этого способностей и сил. В отчаянье восклицает старый писатель: «Правдивыми, хорошими, свободными словами переполнена была моя душа, и я убивал вином эти слова, я душил эти слова, я калечил их, и они прятались, как напуганные мыши в норки. Как будто черви точили мои мозги и выжрали эти свободные слова, и в этом источенном мозгу не осталось ни одного свободного слова. Я, как нищий, потерявший копейку, заглядывал в самые темные уголки моей души, но и там не оказалось свободного слова. …И я не виню тех, кто убивал мою мысль, я виню себя, как я мог, имея так много свободных слов, быть рабом!»

Сочиняя эту притчу, Антон Сорокин несомненно думал о себе. Он мог с гордостью сказать, что он, мистификатор, рекламист, «делопроизводитель собственной славы», которому не подают руки «порядочные люди», не написал в своих произведениях ни одного слова, в которое бы не верил, ни одного несвободного слова.

7

В декабре 1917 года в Омске собрался III съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Власть в городе перешла к Советам.

Весна восемнадцатого года была для омской левой интеллигенции весной надежд. Драматизм положения окруженной со всех сторон врагами молодой Советской республики «большевиковавшими» интеллигентами, да и рабочей молодежью Омска осознавался слабо — сказывался малый политический опыт.

Их мироощущение в тот момент хорошо передает Всеволод Иванов в своих воспоминаниях «История моих книг»:

«Мы были глубоко и торжественно убеждены, что справедливость восторжествовала навсегда, что так легко побежденный враг никогда не оправится. Мы очень верили в людей. Уныние и скорбь исчезли от нас навсегда. Даже капиталисты скоро признают нашу правоту и в дальнейшем будут помогать нам, а не мешать… Мы, разумеется, часто восклицали о бдительности, о капитализме, который не скоро сдаст свои позиции и с которым нам предстоят битвы, но в душе мы были надменно уверенны, что со всем темным прошлым покончено, что оно никогда не возвратится. Как же вернется тьма, если перед нами свет?»

Сорокин был с молодыми. Он заявлял: «Многие выбиты из колеи Октябрьской революцией за свои взгляды. Я, с моим гуманистическим творчеством, не могу быть выбит из колеи революции».

Молодые писатели и художники, принявшие Октябрь, испытали той весной большой творческий подъем. Казалось, что отброшено навсегда все мешавшее расцвету творчества — «твори, выдумывай, пробуй».

Вс. Иванов, работавший в типографии, создал «Цех пролетарских писателей» и выпустил первый номер газеты «Согры» (сограми в Западной Сибири называли молодую поросль на болотах). В «Сограх» он опубликовал свои стихи, написанные под явным влиянием только что появившейся поэмы Блока «Двенадцать»: «На улице пыль и ветер, и треск колокольного звона. Одно только я заметил — пронесли чудотворную икону. Две старушки, перекрестясь, оправили полушалки. Город наш — нищенский князь — смотрит печально и жалко. Мне ли в краю чужом верить вчерашнему сну? Я же давно пробужден. Я же противлюсь ему!» (Еще несколько лет Всеволод Вячеславович не расставался с убеждением, что он может писать не только хорошую прозу, но и хорошие стихи).

Кроме того Иванов ставил в деревянном театрике на берегу Омки написанную им социальную драму «Черный занавес» — из жизни немецких ткачей XIX века. Этот самый черный занавес, игравший в пьесе чуть ли не главную роль, достал драматургу-режиссеру Сорокин. Правда, дефицитная ткань была зеленого цвета, но Антон Семенович сказал своему молодому другу:

— Ну какой же вы писатель, если вы не сможете убедить зрителей, что зеленое — это черное.

И драматург вставил в пьесу реплику о том, что занавес, хотя и кажется зеленым, но на самом деле все-таки черный.

Конечно, и в «Цехе», и в «Сограх», и в «Занавесе» было много ребяческого, но совершенно ничего «чужого», и малопонятна суровость отповеди, которую дали молодым рабочим литераторам «Известия Омского Совета» в статье с недвусмысленным заголовком «Под чужим флагом».

Автор статьи М. Югович издевательски излагал впечатления от первого собрания новой организации: «Приветствие „Цеху“ от имени слушателей агитационных курсов, прочтенное каким-то заикающимся субъектом, ответная речь В. Иванова, благодарившего за что-то ни в чем не повинную Российскую коммунистическую партию и предлагавшего ей „свою руку“, — все было достаточно скучно», — и кончал корреспонденцию на патетической ноте: «Не далеко уплывут по бурному морю народных настроений жалкие самозванцы, поднявшие на своем маленьком, грязном суденышке гордый флаг нового пролетарского творчества, мощной созидающей работы».

На самом же деле именно Российская коммунистическая партия была «повинна» в том, что у рабочих парней появилась жажда художественного творчества и возможность в меру своих еще скромных сил и знаний заняться им.

Между тем, в городе понемногу становилось тревожнее. Шли слухи о казачьих офицерах, засевших в станицах на линии и будораживших станичников шепотом насчет близкого конца казачьих вольностей, о готовящих восстания сибирских сепаратистах. В нескольких сотнях верст вниз по Иртышу, в Тобольске, пилил на досуге дрова (он всегда любил это занятие) свергнутый Николай Романов, и вокруг него плелась паутина монархистских заговоров.

У Сорокина на Лермонтовской появлялись все новые и новые люди. Эксцентричность некоторых из них заставляла Антона Семеновича, обожавшего все необычное, хвастаться ими. Н. И. Анов в очерке «Писателей надо беречь» вспоминает:

«Как-то я пришел к Антону Семеновичу, и он, открывая дверь, сказал загадочным голосом:

— Сейчас я вас познакомлю с Принцессой Грезой, сотрудницей „Женского журнала“. Сейчас сидит у меня.

Писательница, выступавшая под таким псевдонимом, пользовалась огромной популярностью у читательниц. Она получала от них сотни писем. Женщины доверяли ей интимнейшие тайны, обращались за советом. Она охотно давала консультации по всем сердечным вопросам.

Я прошел в комнату, рассчитывая увидеть красавицу с пышной короной золотистых волос. Но вместо принцессы увидел полного лысого господина в очках, с помятым лицом и испорченными зубами.

Впрочем, Антон Сорокин не обманул меня. Лысый господин, журналист Громов, действительно был постоянным сотрудником „Женского журнала“ и подписывал свои статьи только псевдонимом Принцессы Грезы».

Но