Свеча Дон-Кихота - Павел Петрович Косенко

раненых и больных воинов»). В нем не было ни одной ура-патриотической строчки, а общее настроение альманаха, пожалуй, неплохо выражали строки из стихотворения Г. Вяткина, завершавшего сборник: «Всмотрись, прислушайся. Пойми, как все тоскует, как стонет вся земля в страдании и зле, как все чего-то ждет… Холодный ветер дует, но ясный день встает, но небо уж ликует… Весною духа веет на земле».

Сборник вышел весьма высоким по литературному качеству и явно противостоял казенным песням бардов войны. Соколов-Митрич напечатал в нем воспоминание о народовольце и поэте П. Ф. Якубовиче, Новоселов — два сильных, проникнутых гуманистическим духом рассказа — «Исишкииа мечта» и «Санькин марал», А. Ершов — вероятно, лучшее свое произведение, большой рассказ о крестном пути переселенцев «В поисках родины», М. Плотников — очерки о быте народностей низовьев Иртыша — «Суд», «Манси», «Шунгур».

Сорокин дал в альманах несколько казахских рассказов — «Печальная песня Ачара», «Тында-тунда, трава стона», «Последний бакса Иштар», «О чем плакал Кенжетай», «Дар степи — трава джусан».

6

Свержение самодержавия в Омске встретили по-разному.

Были в городе и ярые монархисты — чиновничья и казачья верхушка да кое-кто и из рядовых казаков. Ведь Омск был задуман и рос два столетия как военно-административный форпост, как башня для ретрансляции воли царизма на окраину империи. Профессиональные исполнители этой воли всегда составляли значительную часть населения столицы Степного края.

Но монархистам пока пришлось помалкивать.

Была в городе буржуазия, торговая и промышленная, решившая, что пришла пора открыто брать власть в свои руки.

Был пролетариат — железнодорожники, рабочие фабрик и заводов, речники — пролетариат кадровый, сознательный, прошедший школу девятьсот пятого года. За молодым большевиком, руководителем железнодорожников Залманом Лобковым омские рабочие были готовы идти в огонь и воду (после падения Советской власти в Сибири этот талантливейший юноша, прекрасный оратор и организатор, был растерзан колчаковцами в Челябинске).

Было очень много крестьян в солдатской форме, вернувшихся с фронта из-за ранений или ждавших отправки на фронт, не очень-то разбиравшихся в обстановке, но крайне злых на тех, кто оторвал их от земли и семьи и гонит на смерть неизвестно во имя чего.

И была мелкобуржуазная интеллигенция, восторженная и растерянная, уверовавшая в свою миссию руководства массами, до хрипоты витийствовавшая на митингах, сутками заседавшая в комиссиях и комитетах, что росли как обабки в колках после дождя, и суетливо бегавшая от одного знамени к другому.

Весной начали выходить «Известия Омского Совета». В них поэт-фельетонист Д. Гаров печатал едкие частушки, обличавшие всеядность интеллигенции: «Приглянулся мне кадет вкупе с анархистами, замочила им жилет я слезами чистыми. У дружка я на руках нежилась, скорбящая, да милой меня в сердцах обозвал „гулящею“… Лезут в щелочки бочком домократы куцые, поспевают петушком, эх, за революцией!»

Временное правительство призывало к единению нации для войны до победного конца. Омский фельетонист разоблачал это фальшивое единение — единение реакционеров всех мастей против революционного народа: «И смотрелось так-то мило, так-то трогательно было, что судейский генерал и серьезен и неистов под водительством „марксистов“ пел, как „жертвою он пал“… Ах, все было так приятно, что казалось непонятно, почему на красных флагах бело-синих нет полос и, ступая мерным шагом, лик царя никто не нес?»

Литераторы, сидевшие на «пятницах» за одним столом, оказались в разных станах. Вернулся с Кавказского фронта член фронтового Совета солдатских депутатов большевик Феоктист Березовский и гремел на митингах против Александра Новоселова, вступившего в партию эсеров и мечтавшего о провозглашении в ближайшее время независимости Сибири.

Антон Семенович с его схематично-обобщенным взглядом на мир в «партийных оттенках» разбираться не хотел, на собраниях не выступал и вообще в политическую борьбу не вмешивался. Больше всего он ценил революцию за то, что она предоставила самые широкие возможности для творчества. Он старался сплотить вокруг себя людей искусства. Писатели и художники стали часто собираться в доме на Лермонтовской. Но бывшие посетители «пятниц» здесь почти не появлялись. Здесь был уже новый кружок.

Приходил молодой ученый Петр Драверт, лишь в тридцать пять лет окончивший университет (окончить раньше помешали две длительные ссылки за участие в «волнениях»), Чуть не ежедневно в фатовски заломленной студенческой фуражке появлялся молодой поэт Оленич-Гнененко. Он, как тогда говорили, «большевиковал» и вступил в Красную гвардию. Бывали другие молодые стихотворцы — Юрий Сопов, Георгий Маслов. Маслов приехал из Петрограда. Молодой пушкинист, воспитанник семинара профессора Венгерова, он, по характеристике хорошо знавшего его Ю. Н. Тынянова, жил «почти реально в Петербурге 20-х годов» XIX века. Он писал поэму «Аврора» об известной красавице пушкинской эпохи Авроре Карловне Шернваль. Через несколько лет поэма была издана с предисловием Тынянова.

Всеволод Иванов, лохматый, молодой, очкастый, приехал из Кургана — его избрали в бюро профессионального союза печатников Западной Сибири. Впрочем, заочно с Антоном Семеновичем он уже был знаком. Много лет спустя он вспоминал:

«Я напечатал в газете „Прииртышье“ два или три рассказа и вскоре после этого получил открытку, подписанную очень оригинально: „Король писателей Антон Сорокин“. В этой открытке сообщалось мне не более и не менее как то, что рассказы мои весьма оригинальны, самобытны: „Вы гений“. Я не знал тогда, что Антон Сорокин каждого своего знакомого писателя или художника называет гением, считая не без оснований, что это лучший способ привязать к себе человека. И действительно — люди быстро привязывались к нему, причем люди самого различного склада ума и художественных вкусов».

Вс. Иванов в ту пору был автором рассказов, составивших его первую книжку «Рогульки», набранную самим автором и отпечатанную в количестве семидесяти пяти экземпляров. Но его еще неокрепший талант, готовившийся к стремительному творческому рывку, совершенному через четыре года, уже приметил и запомнил Горький.

В 1917 году между многими прочими Сорокин написал два рассказа, которые в какой-то степени характеризуют его отношение к происходившему вокруг, его взгляды, идеалы.

Первый из них, «Дафтар», повествует о будущем, где кончилась власть денег, где золото потеряло цену, где нет границ, банкиров, бедняков. Дафтар — очередное сорокинское воплощение «Желтого дьявола» — «тот, кто основал свое царство на власти золота», приходит на землю и убеждается в своем бессилии: ничего не может он получить за деньги, труженик-пахарь с презрением отвергает его золото: «Бросил мужик горсть золотых, и упали они на черную рыхлую землю и казались желтыми плевками на черной земле».

Однако в финале рассказа нет особого оптимизма:

«Когда это будет… не знаю… не знаю, когда взойдет над страдающим человечеством солнце извечной правды и любви.

Но нужно верить, что это