Звезда моя единственная - Елена Арсеньева

– Ради Бога, Генрих… – выдавила Мэри, стараясь не смотреть на Барятинского. – Конечно, я иду с вами, только не свалитесь в воду, умоляю!

В простонародье говорят – черт принес… конечно, никто и никогда не услышит это выражение из уст великой княжны, но подумать-то ей не запретят!

Воистину, черт принес этого мальчишку!

Она боялась даже оглянуться на Барятинского, который плелся следом, опустив глаза. Желваки так и бугрились на его покрасневших от злости щеках.

И у него не шли из ума те же слова: «Черт же принес этого мальчишку!»

Барятинский понимал, что верноподданническими их не назовешь, но точно так же ничего не мог поделать с собой, как не могла Мэри.

Отец Генриха, принц Вильгельм Оранский, в то время наследник нидерландского престола и адъютант герцога Веллингтона, был очень хорош собой, к тому же овеян ореолом военных успехов. Он недавно прибыл в Россию, к своему царственному шурину, ведь принц был женат на сестре императора Николая Павловича. Его сопровождала супруга, принцесса Шарлотта, которую в России по-прежнему предпочитали называть великой княгиней Анной Павловной. Она была очаровательной, любезной, говорила по-французски, как парижанка. Ее туалеты заставляли русских дам замирать от зависти, а сама она замирала от зависти к своей невестке-императрице, потому что жизнь при дворе в Нидерландах была не в пример более экономной, чем при русском дворе. Она не могла забыть, что ее муж так настойчиво сватался за нее еще и потому, что этот брак позволил Оранской династии поправить свои финансовые дела, так как, согласно Учреждению об императорской фамилии, великим княжнам при вступлении в брак полагалось денежное приданое в миллион рублей.

Впрочем, племянницы ее очаровали, особенно Олли и Адини. Однако Анна Павловна с откровенной опаской поглядывала на Мэри и втихомолку радовалась, что ее сыновья не будут иметь права посвататься к этой очаровательной сердцеедке, из глаз которой так и сквозило беспутство. Да, мальчики в безопасности – они ведь кузены Мэри, а браки между близкими родственниками, к счастью, запрещены!

Однако ничто не помешало сыну Анны Павловны до смерти влюбиться в Мэри. Воистину, Генрих был настоящий остолоп. Он не отходил от великих княжон ни в Зимнем дворце, ни в Гатчине. Когда его отсылали под предлогом, что девушкам надо учиться или отдыхать, он прятался между двойными дверьми комнат. Когда в комнатах хотя бы ненадолго воцарялась тишина, он решал, что можно войти, и врывался без стеснения. Все старались держаться от него подальше, постоянно приходилось его удалять насильно из покоев, и, когда его воспитатели брали его под руки, чтобы вывести вон, он награждал их пинками. Однажды он бросил в лицо гувернантке болонку… Эта история дошла до ушей его отца. Генрих получил двадцать четыре часа домашнего ареста. Когда он вновь появился, он стал еще невыносимее. Он втыкал в кресла булавки, о которые все кололись… Мэри он доводил до бешенства своими любовными признаниями, которые обожал делать в самый неподходящий момент.

Вот как сейчас, например.

Мэри шла впереди, рядом с кузеном, который вдруг запрыгал, как козел, высоко поднимая ноги.

– Мэри! Говорят, завтра мы возвращаемся в Петербург! Я так рад! Я и забыл, что приезжает ваш дядюшка, брат императрицы!

Мэри оглянулась на Барятинского. У него был такой несчастный вид, что ей стало смешно.

Ах, если бы не появился Генрих… Ах, если бы здесь, в Гатчине, она не спала в одной комнате с Адини…

Но, может быть, это случится в Петербурге? Барятинский сходит по ней с ума. И никакая Олли не сможет им помешать!

Пусть только попробует!

Только надо все продумать… как-то раз она слышала сплетню, будто любовник императрицы Елизаветы Алексеевны, тоже кавалергард, как и Барятинский, лазал к ней в опочивальню через окно[14].

Мэри очень понравилась эта мысль. Барятинский лазал по кавказским горам – забраться на стену дворца для него будет детской забавой!

Мэри снова оглянулась и, обернувшись к князю, улыбнулась так, что тот споткнулся.

«Может быть, еще не все потеряно?» – подумал он и улыбнулся в ответ.

– Что это вы спотыкаетесь, кузина? – удивился Генрих, подхватывая ее под руку.

– Да так… ничего…

Великий князь Михаил Павлович, младший брат императора, очень удивлялся, когда узнавал, что подчиненные – а он в описываемое время был главным начальником Пажеского и всех сухопутных кадетских корпусов, а также Дворянского полка, – считают его человеком вспыльчивым, шероховатым, даже страшным. Про него знали, что воинская дисциплина почитаема им превыше всего на свете. Ради ее укрепления он силился казаться зверем и достиг своей цели. Кадеты, юнкера, офицеры боялись его как огня и старались избегать всякой встречи с ним… Они не так боялись государя, как его.

Великий князь был очень строг по службе и не мог пропустить без внимания ни малейшего отступления от обязанностей. Взгляд у него на это был самый зоркий. Незастегнутая пуговица, калоши на ногах и подобные мелочи он тотчас замечал, останавливал виновного на улице, на гулянье, где бы то ни было. Делать строгий выговор на языке его значило распекать, и он за каждую неисправность распекал ужасно. Те, кто знал его получше, постепенно приучались понимать, что жесточайший разнос помогает ему самому успокоиться, что за угрозами не обязательно последует столь же тяжелое наказание. Главное было – пережить самый момент высочайшей брани.

Делая самый жестокий выговор, уничтожая совершенно офицера и, кажется, готовый погубить его, Михаил Павлович в то же время обращался к окружавшим его лицам и спрашивал их вполголоса:

– Каково распекаю?

Многих он распекал по несколько раз и оставался их благодетелем. Да и злопамятности в нем не было.

Иногда гвардейские офицеры и кадеты, чувствуя себя виноватыми в нарушении формы и заметив великого князя, старались скрыться от него; но он преследовал их, и доставалось тем, которые были настигнуты. Виновные редко увертывались от него.

За одним офицером великий князь скакал несколько улиц, но тот все-таки пропал из вида. Михаил Павлович, встретив его спустя много времени, уже совершенно успокоившийся, сказал только:

– Славная у тебя лошадь.

Как-то раз попался ему на глаза кадет не в форме, который шел по Невскому проспекту как ни в чем не бывало. Завидев великого князя, юнец шмыгнул в первую попавшуюся дверь и исчез. Это оказался магазин дамских мод. Михаил Павлович бросился за кадетом и, не найдя его в первой комнате, ходил по всем прочим, даже заглянул туда, где работают модистки. Везде искал, но не нашел кадета. Удивляясь такому странному явлению, великий князь вышел из магазина и сел в свой экипаж.