Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

подобострастный голос начальника лазарета. Я повернулся. Совсем рядом стоял низенький пожилой русский генерал, сухощавый и бледный, с прозрачными усталыми глазами, а начальник, находясь от него на почтительной, но достаточно близкой дистанции, что-то втолковывал ему, указывая на меня скорее даже локтем, нежели рукой. Генерал довольно щурился и кивал. Я не скрываясь разглядывал человека, одолевшего лучшую армию мира. Великий полководец оказался круглолиц, с мягкими, вовсе невоенными чертами надбровных дуг и челюстей, чуть одутловат и, мне показалось, рассеян. Скажу честно – никакая физиогномика не помогла бы определить в нем блестящего и хладнокровного тактика, с препараторской точностью распотрошившего королевские войска. Обут генерал был в мягкие, не доходившие до колен сапоги, совсем не военного образца. Мундир сидел на триумфаторе очень посредственно, скажу честно – явственно пузырился на локтях и коленях. И еще – командующий русской армией все время слегка улыбался, словно находился в театре, и непроизвольно потирал ладони. Что ж, герцог Мальборо тоже был очень немолод в тот пагубный для нашей отчизны день! Невероятно, сегодня чуть ли не годовщина того сражения: как раз почти середина августа. И ведь войска Короля-Солнца тоже считались непобедимыми. Да, вы не поверите, но именно такие мысли крутились в моем барабане.

Дослушав начальника госпиталя, соперник великого англичанина бросил несколько слов через плечо, и в протянутой назад полководческой руке немедля оказался какой-то предмет. С неожиданной для его возраста проворностью генерал переместился по поляне и сразу очутился возле меня. Еще через несколько мгновений на моей шее висел русский орден. Я сумел вытянуться и щелкнуть каблуками. Командующий похлопал меня по плечу и заспешил дальше. За ним двинулась офицерская свита, которую я поначалу не заметил. Мелькнул белый мундир кого-то из начальников нашей конницы. Солдаты сразу потеряли строй и начали расходиться по фурам и телегам. Было видно, что многим из них надо срочно делать перевязки. Кто-то сбоку сунул мне флягу с вином. Я сделал несколько глотков, и в голове у меня перестало шуметь. По груди разливалось судорожное тепло. Я присел на камень и понял, что мне нужно простое жестяное ведро. И срочно.

Я недомогал четыре дня. Это оказалось не опасно – болей совсем не было, и ни одна конечность не теряла чувствительности. Скоро я понял, что не умру. Войска стояли на месте, и меня никто не тревожил. Постепенно ко мне возвращались силы и звуки. После выздоровления я подал рапорт о поступлении в русскую армию. Начальник лазарета успел мне дать совет, за который я ему до сих пор благодарен: «Сделайте так, чтобы вы числились вольнонаемным врачом, а не штаб-лекарем, иначе будет очень тяжело уходить в отставку, если вам, конечно, этого однажды захочется».

Мой рапорт был принят. Меня взяли на жалованье и определили место в медицинском обозе. Выдали еще одну пару сапог и зачем-то инкрустированные ножны без сабли.

К тому же, несмотря на все желание обратного, меня представили к не самому младшему офицерскому чину и дали удостоверяющую это бумагу, которая, как я потом узнал, была в лучшем случае, полуофициальна. На мое, естественно, счастье. Познакомили с коллегами. Они вежливо улыбались в сторону. Поздравляли. Удивительно, но первое впечатление меня не обмануло – почти все врачи в русском госпитале были немцы или шведы. Кажется, я с кем-то выпивал. Потом долго брел обратно в имперский лагерь, чтобы назавтра собрать вещи и больше уже туда не вернуться: через все эти овраги, засеки, канавы… В низине еще дотлевала деревня – мне сказали: она называется Кунерсдорф. Точнее, называлась. Вспомнил: надо завтра отправить письмо в посольство и отчитаться о перемене моего положения. И сообщить о битве – все, что я смогу откопать в контуженной памяти. Этого у меня никто не требовал, но pacta servanda sunt.

Стояла пухлая, чревоугодливая луна. Из дальнего болота неизвестная птица упорно водила смычком по одной-единственной струне. Я был еще достаточно молод.

Повесть вторая. Геморроидальные колики

1. Гарнизон (тетрадь вторая, самая тонкая)

Мне почти нечего добавить к рассказу о той давней войне, что привела меня на другой конец Европы под знамена уже второй императрицы. А ведь спор великих держав еще не думал затихать, напротив – на глазах становился бесконечным и неразрешимым. Не успела начаться моя новая служба – и новая жизнь, – как всего лишь через месяц-другой после блистательной победы над страшным противником, которую я попытался в меру моих скромных возможностей описать, русские войска стали возвращаться на зимние квартиры. Не было речи ни о соединении с имперцами, ни о дальнейшем наступлении на изможденного врага. Вместо этого мы развернулись лицом к тускневшему осеннему солнцу и пустились вспять. Дожди усиливались, ветра холоднели с каждым днем, а мы все брели по дорогам, которые непрерывно ухудшались по мере отдаления от центральной Пруссии.

Самая стойкая в мире армия виляла в разные стороны, неожиданно останавливалась, иногда на несколько недель, в совсем неподходящих местах, ощетиниваясь бесполезными рогатками и многочисленными караулами. Мы не раз сбивались с пути, медленно и мучительно наводили переправы и остерегались приступать к городам размерами чуть больше среднего. Нам никто ничего не объяснял. Уставшие от непонятных приказов полки тянулись на восток, одну за другой теряя телеги из неисчислимого, казалось, обоза, страшась дорожной грязи больше, чем неприятельских разъездов. Так австрийцы отходили после поражения. Нет, даже после поражения австрийцы отходили не так.

Еще две кампании я провел в действующей армии – теперь в русской, – беспрестанно волочась за воинскими частями – марширующими, маневрирующими, уклоняющимися, в поиске, во временном укрытии, меняющими дислокацию, защитную или наступательную конфигурацию – разница между ними, сказать по правде, была не слишком велика. Опять у меня на руках умирали от истощения, обезвоживания, расстройства желудка, лихорадки, заражения крови и очень редко от ран. Сражения стали реже и короче. Соответственно уменьшились и боевые потери.

Король больше не искал встречи с русскими, сосредоточив свое внимание на иных батальных театрах, а петербургские генералы были согласны на такой размен – они, в отличие от собственных солдат и, смею сказать, многих низших офицеров, по-прежнему побаивались берлинского фокусника. Или наказания за возможную неудачу? Офицеры знали, чего именно опасаются в штабе, и оттого относились к командующим с легкой иронией, сами они подобных настроений не разделяли, скорее наоборот, и рвались в бой. Хотя я, наверно, не совсем справедлив к русским полководцам – ведь в одну из последних кампаний их войска осуществили неожиданную диверсию, на несколько дней захватив Берлин, где привели в негодность оружейные заводы, разграбили склады военного снаряжения и содрали с