bratia - Gradinarov

– Тогда достань-ка штоф с вином! Только осторожно, он стеклянный, – предупредил Сотников.

Хвостов открыл бутылку, плеснул в деревянные кружки купцу и ученому и поставил на нары рядом с собой.

– А себе, Мотюмяку Евфимыч? – спросил Шмидт.

– Не пью я это зелье и не курю. Мне в детстве наложил запрет отец Евфимий. С тех пор я придерживаюсь совета. И никто меня ни разу не приневолил. Вся тундра знает, пью только ароматный чай и родниковую воду.

– Простите, Мотюмяку Евфимыч, я не знал, что вы равнодушны к порокам цивилизации. Такой человек, как вы, редкость не только в тундре, но и в Санкт-Петербурге.

– Он вообще – явление! Библию знает наизусть! Ему лет десять назад могли дать сан священника. А он не поехал со святым отцом Евфимием, его воспитавшим и давшим достойное образование. Он остался здесь на родине и уж не один год делает доброе дело.

– Давайте, Федор Богданович, за дорогу на залежи! За то, чтобы она привела Россию к меди и углю, а нас к славе! За бездорожье и за нашего проводника Хвостова!

Они чокнулись деревянными кружками, жадно выпили и набросились на еду. После дневной тряски на нартах сильно хотелось есть. А тепло балка клонило в сон.

Послышался скрип снега.

– Каюры вернулись! – встрепенулся Хвостов. – Пойду накормлю, да пусть отдыхают. Сегодня им по три часа дежурить каждому у стада. А вы, господа, чай попьете – и на бок. Со стола уберу. Лагерь – на мне.

– А зачем охранять? На сотни верст – ни души! – удивился ученый.

Мотюмяку снисходительно посмотрел на него.

– Береженого Бог бережет, Федор Богданович! Волки, медведи вокруг бродят, в балках печки горят. Олени пасутся. Не приведи бог, огонь на балки или медведя с волком на оленье стадо. Оленей даже длинные поводки не удержат. От страха – только их и видели! И останемся мы посреди залежей, но без оленей! Вот и придется нам добираться домой на своих двоих. Да не день-два, а неделю целую! А если медведь учует в балке еду то он его разворотит в два счета! Только пуля его остановит. Мотайте на ус, в низовье все пригодится.

Шмидт понял, что оконфузился с вопросом. Покраснел, посмотрел, как бы спрашивая совета у Сотникова. А когда Хвостов покинул балок, сказал:

– Наверное, я его обидел! А он, действительно, славный малый.

– Он не обидчивый! Но не терпит пренебрежения его опытом жизни в тундре. Он никому не позволяет в его присутствии допускать вольности или бравировать смелостью. Он не только любит людей! Втройне требователен, когда доверяют ему свои жизни. Он помнит много случаев гибели целых тунгусских родов, путешественников, казачьих отрядов, мореходов из-за оплошностей проводников или людей, ведущих аргиши. По себе знаю: когда рядом Хвостов, тундра становится покорной и приветливой. Помните, хороший проводник – половина успеха любой экспедиции. Не пытайтесь задеть его самолюбие! Здесь он ценит не себя, а людей, – пояснил ученому Киприян Михайлович. – Он для меня самый надежный. Надежней моего брата Петра.

Федор Богданович вздохнул и вышел покурить. Он увидел, что стоянка огорожена спереди поставленными набок нартами, будто заплотом. Напротив каждой нарты, для устойчивости, воткнуто в снег по хорею. У каждого балка аккуратно сложены охапки дров. И для человека, и для зверя уже препятствие на пути к лагерю. А рядом, с подветренной стороны, горит костер из веток сухого ивняка и найденных в буреломе лиственниц.

– Вот теперь, Федор Богданович, в лагере порядок! – показал Хвостов рукой на горящий костер, над которым висело ведро снега. – Сейчас посуду вымою – и спать.

Он достал из кармана часы, посмотрел:

– Пожалуй, не спать, а отдохнуть успею. Через час – смена пастухов. Спокойной ночи, господин Шмидт!

– Спокойной ночи, Мотюмяку Евфимыч!

Хвостов завершил дела и зашел в балок. Чуть пригасил керосинку лег на нары и услышал мерное дыхание спящих каюров. Было душно, пахло керосином и сохнувшими на растянутой у потолка сетевой веревке бокарями пастухов. Он чуть приоткрыл дверь балка. «Пусть немного свежий воздух протянет», – подумал он и вытянулся на нарах. В спальный мешок залезать не стал. Свернул и положил под голову. Он с усилием отгонял накатывающуюся дремоту. Решил, что после ухода пастуха уснет и сам. А пока ворочался на нарах, вставал, выходил наружу, шевелил горящие дровишки огнища. Снова ложился на нары и смотрел в низкий давящий потолок. Думал о Варваре и сыновьях. По Варваре он просто скучает. Скоро снова встретится, и скука пройдет. О сыновьях душа болит. Мальцы растут, грамоте пора обучать, а школы нет. Хорошо, у отца Даниила есть гувернантка. Научила младшую и писать, и считать, и читать. А через год, как возраст подойдет, отправит ее учиться в школу в большой город. А после школы она пойдет в гимназию. У священника все просматривается на несколько лет вперед, а Мотюмяку еще лишь год-два может подержать их возле себя. А дальше? Они к тундре не охочи. Другой жизнью живут, и возвращать их в чум силою Мотюмяку не собирается. Они должны жить в избе с окнами и печкой, читать интересные книги и заниматься полезным делом. Мальчишки у него смышленые! Отец уверен, они смогут освоить не только грамоту, но и стать образованными людьми, как отец Евфимий, как ссыльные поляки, как Мария Николаевна, как ученый Шмидт. «Надо посоветоваться с ним, куда отправить детей учиться? – думает Хвостов, уставившись в низкий потолок. – Может, он что-нибудь подскажет».

Ночь прошла быстро. Может, оттого, что легли поздно. Может, оттого, что «завтра» должно дать ответы на многие неясности, засевшие в головах и Сотникова, и Шмидта, и Хвостова. Каждый торопил приход следующего дня и от нетерпения ворочался или в спальном мешке, или просто на нарах, накрытых оленьей шкурой.

«Ну, уголь – он на виду! Сомнений нет. А вот медь – темная лошадка. Может, глинистые сланцы, пропитанные медной зеленью, еще не созрели до медной руды», – как бы прикидывал Сотников завтрашние оценки Шмидта.

Один Федор Богданович крепко уснул. Он знал, утром необходима свежая голова, цепкий взгляд на окружающие горы и весомые выводы, хотя бы на уровне предположений.

Два дня они провели не только у подножия гор, но и побывали на склонах, осмотрели выходящие наружу угольные пласты, работали лопатами, кайлами, бросали куски угля в железные печи балков. Шмидт ходил, доставал из-под снега какие-то минералы, оттаивал их у печки, сушил, рассматривал сквозь лупу, восхищенно цокал языком. А выводов никаких делать не спешил. Лишь в голове уже складывалась оценка норильских залежей, пока поверхностная, но уже имеющая определенную основу. К вечеру второго дня исследований он обнял вопросительно глядящего на него Киприяна Михайловича и с улыбкой сказал:

– Поздравляю! По предварительному осмотру я могу сделать выводы: вы, действительно, открыли залежи каменного угля и медной руды. Визуально, с грубым подсчетом площади, занимаемой горами, здесь запасов угля и медной руды лет на двести. Действуйте, господин Сотников! Таких мощных из разведанных залежей, кроме Урала и Алтая, пожалуй, в России нет. Желаю удачи!

Глава 7

Весна в тот год выдалась ранней. Вторая половина мая оказалась на редкость теплой. Правда, не сплошняком, день на день не приходился. Но люди не успевали забыть вчерашнее тепло в сегодняшний холод, а завтра – снова радоваться теплу. Выпадали дни солнечные, с высоким, по-летнему, голубым небом, с подвесками пушистых белых облаков.

Лед на Енисее, теряя блеск, становился уже в своем размахе, покрываясь расплывающимися к середине реки заберегами. Остров Кабацкий светло-серым ивняком лежал среди опоясавших его водных разводов и ощущал себя отрезанным от людей. Его перестали навещать охотники, как только лед у берегов выпустил наружу воду Проплывающие над островом облака тенью гладили ивняк. А тот хмурился и на глазах стоящих на высоком угоре дудинцев темнел, а дождавшись лучей солнца, вспыхивал цветом спелых колосьев.

С двускатных крыш дудинских изб ручейками сбегал талый снег. К вечеру они стекленели, а наутро все повторялось. Сосульки, забирая тепло солнца, таяли и прошивали каплями гололед, обдавая брызгами тяжелый слежавшийся снег.

Опустело мужиками Дудинское. С первыми криками гусей они ушли на весновку. Как и договаривались, отец Даниил пригласил гостей на охоту. Даже молебен отслужил и попросил у Бога удачной охоты всем православным христианам Дудинского участка.

Последними уходили Хвостов, Шмидт, Савельев, Киприян Михайлович и отец Даниил. Дома остались Петр да Аким. И то Аким ежедневно умудрялся сходить на лыжах до Верхнего озера, посидеть три-четыре часа в скрадке и ни разу не возвращался без добычи. Притаскивал котомку еще не успевших остыть гусей. А Петр ждал проводников из низовья для экспедиции. Уже приезжал долганин Соколо. Он взял подряд на обеспечение ученых оленьими упряжками, ветками, проводниками. Из Норильских озер князец Матвей доставит в Крестовское провизию, заготовленную Шмидтом, а охотник Кокшаров через юрака Выся покажет ученому Гыданские озера и вытаявшую тушу мамонта. Многовесельные лодки пароходом «Енисей» приведет геолог Лопатин в район Бреховских островов.