Москвичи и черкесы - Е. Хамар-Дабанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С большим удовольствием! – отвечал Пшемаф.
Разбойник вошел к Александру Петровичу, поздоровался со всеми очень сухо и сел. После нескольких обменных слов, не заслуживающих внимания, капитан Пустогородов стал рассматривать шашку разбойника, и показывал ему свое оружие. Али-Карсису очень нравилась одна шашка. Александр тотчас предложил ее – они обменялись оружием.
– Что у вас нового? Где Дунакай? – спросил полковник.
– Дунакай за Белой речкой, – отвечал разбойник, – вчера у абазехов виделся он со съехавшимися князьями и старшинами.
– Велик ли был съезд?
– Довольно велик.
– Ты был там?
– Был.
– Кто был еще?
– Убыхские старшины со своим питомцем – сыном убитого вами Жам-Булат Айтекова, очень много абазехов, шабсугов и старшин других племен.
– Где же был съезд?
– На берегу Белой речки, близ дуба, где была Машина [81].
– Полно, Али-Карсис, мяться-то; расскажи-ка все как было.
Разбойник начал рассказ таким образом:
– Дунакай, помните вы, не хотевший никому показываться, назначил теперь день для свидания с нами. Узнав о том, мы рано утром отправились в назначенное место. Подъезжая, мы увидели в некотором отдалении на кургане семь человек, занятых намазом. Лошади их паслись же поодаль. Мы остановились за другим курганом, не слезая с коней. Едва первые лучи солнца стали показываться, как эти семь человек взъехали на холм, за которым мы находились. Впереди всех был маститый старик с огромною седой бородой; в лице его изображалось радушие. Не слезая с лошади, он громко сказал нам: «Селам алекум [82], адыге [83]!» – «Алекум селам, Дунакай!» – ответствовали все присутствующие. Воцарилось глубокое и продолжительное молчание. Наконец старик, сдвинув густые брови и тяжко вздохнув, воскликнул: «Месть и кровь гяуру!» – «Месть и кровь гяуру!» – повторили все в один голос.
Опять молчание. Старик с суровым видом продолжал: «Во взорах ваших я читаю вопрос: почему Дунакай покинул мирный быт, к которому всегда старался склонять земляков? Почему бежал от тех, с которыми старался сблизить единоземцев советами и наставлениями? Мой ответ вам: месть и кровь гяуру!.. Да, адыге! Всегда советовал я вам не присоединяться к мятежным племенам! Не внемлите голосу людей кичливых, говаривал я вам, адыге! Но теперь, адыге, месть и кровь гяуру! Гяур хочет разорять наши деревни, грозит брать нас в солдаты… Когда эти угрозы дойдут до русского правительства, до русского царя, правительство сжалится над нами, царь смилуется – и тогда с благодарностью, с покорными головами, забудем народную месть! Теперь нам терять нечего: пока еще не отданы в солдаты [84], предупредимте это новое бедствие, отхлынемте в горы – там грозная природа защитит нас. Обяжемтесь общею клятвою не сдаваться живьем в руки неприятеля, не уступать ему ни одной пяди земли, не иметь с ним никаких сношений, не бывать в его владениях иначе как вооруженною рукой! Положимте, что тот, кто нарушит клятву, будет продан невольником в одну сторону, его семейство в другую, а дом и все имущество будут расхищены народом! Если же он успеет укрыться от кары бегством, тогда народная клятва должна преследовать его всюду [85]. Я, с четырьмя сыновьями и двумя зятьями, даю вам, адыге, эту клятву и обет мести и крови гяуру!»
Али-Карсис замолк.
– А тебя избавили от этой присяги – тебе и без того нельзя показаться перед русскими? – сказал полковник, смеясь.
– Как вы это знаете? – спросил разбойник с удивлением.
– То ли еще я знаю! – отвечал старик. – Я знаю также, что все старшины разъехались с намерением приводить к присяге весь зависящий от них народ, потом хотели собраться и помочь Шерет-Луку увести подвластных, потому что он опасается, что не все за ним последуют.
– Как вы все это знаете? – спросил разбойник. – Все, что я вам рассказал, пускай все ведают, но что вы теперь говорите, изменник мог вам передать: мне неизвестен он, жалко! – И Али-Карсис задумался, нахмуря брови.
Пшемаф сделал ему несколько вопросов, на которые он нехотя и рассеянно отвечал.
Полковник, ссылаясь на недоконченные дела, ушел домой.
Разбойник, посидев еще немного, простился с собеседниками и вышел, но потом возвратился опять и, вынимая из кошелька деньги, сказал Пшемафу:
– Возьми назад деньги свои, Айшат невозможно возвратить.
– Почему? – спросил Пшемаф.
– Потому что она продана стамбульскому купцу и теперь должна уже плыть по морю.
Он удалился.
Александр спросил Пшемафа, что говорил карамзада об Айшат.
Черкес принужден был рассказать ему все – как отправили тавлинку в Ставрополь, как ее взяли в плен, как он хотел ее выкупить и как, наконец, она продана стамбульскому купцу. Пустогородов задумался. Все прошлое представлялось живо его воображению. Но он сказал:
– Дай бог ей счастья! Она имеет все, что в Азии нужно для женщины, редкую красоту. Кто знает? Быть может, моя Айшат сделается женою султана, красою гарема: тогда горделивая властительница не вспомнит, быть может, что я призрел ее полумертвую во время осады Ахулго, в рубище, в коростах [86]; призрел, когда она изнемогала от холода и заразы, цепенела от ужасов штурма, при виде, как отец и мать ее погибали на ее глазах. Быть может, тогда при встрече со мною она и не захотела бы узнать меня.
На следующий день Пшемаф вошел к Пустогородову и торжественно сказал:
– Прощайте, Александр Петрович! Меня отправляют с вашей сотней в отряд, собираемый для того, чтобы воспрепятствовать Шерет-Луку бежать с деревнею в горы. Лекарь Кутья также выпросился в поход и радуется, что наконец удастся ему побывать за Кубанью.
– Очень рад, – отвечал Александр, – что вам поручили мою сотню, только сделайте одолжение, не давайте казакам без позволения грабить да резать неприятельские головы; а сами, право, оставьте свою джигитовку [87]… к чему такое неуместное и совершенно бесполезное удальство? Вот если б сотня замялась… но надеюсь, что с моей этого не случится.
– Хорошо! До свиданья, господа!
Пшемаф с восхищением, подобно пташке, вылетающей из клетки, упорхнул из комнаты.
Конец первой части
Часть вторая
I
Рассказ лекаря
…as if it home they would not die -
To feed the crow on Talavera`s plain,
And fertilize the field that each pretends to gain.
Byron [88]
Подняли трупы, понесли
И в лоно хладное земли
Чету младую положили.
