Комната - Эмма Донохью

Я ненавижу свою маску, я не могу через нее дышать, но Ма говорит, что могу.

Мы завтракаем в столовой, это комната, в которой только едят. Люди в окружающем мире любят делать разные вещи в разных комнатах. Я стараюсь не забывать о хороших манерах, это когда люди боятся рассердить других людей. Я говорю — пожалуйста, не могли бы вы принести мне еще оладьев?

Женщина в фартуке восклицает:

— Да он просто куколка!

Я совсем не кукла, но Ма шепчет мне, что я очень понравился этой женщине, поэтому она меня так назвала.

Я пробую сироп, он очень-очень сладкий, и я выпиваю всю бутылочку, прежде чем Ма успевает меня остановить. Она говорит, что сиропом надо поливать оладьи, но я думаю, что это глупо.

К Ма подходят люди и предлагают налить ей кофе, но она говорит:

— Нет.

Я съедаю так много ломтиков ветчины, что теряю им всякий счет, а когда я говорю: «Спасибо, младенец Иисус», люди таращат на меня глаза, потому что, наверное, ничего не знают об Иисусе.

Ма говорит, что, когда человек ведет себя смешно, вроде того длинного парня с кусочками металла на лице, которого зовут Хьюго и который все время что-то мычит, или миссис Гарбер, которая все время почесывает себе шею, нельзя смеяться вслух, можно только про себя, если уже трудно удержаться.

Я не знаю, когда раздастся тот или иной звук, и все время вздрагиваю. Часто я не вижу, откуда исходят эти звуки, некоторые совсем тонкие, вроде комариного писка, а другие просто бьют по голове. И хотя все вокруг говорят очень громко, Ма постоянно твердит мне, чтобы я не кричал, потому что мешаю другим. Но часто, когда я говорю, люди меня просто не слышат.

Ма спрашивает:

— Где твои ботинки?

Мы возвращаемся и находим их в столовой под столом, в одном из них лежит кусочек ветчины, который я кладу в рот.

— На нем полно микробов! — говорит Ма.

Я несу свои ботинки за шнурки. Ма велит мне надеть их.

— У меня от них болят ноги.

— Разве они тебе малы?

— Они слишком тяжелые.

— Я знаю, что ты не привык носить обувь, но нельзя же все время ходить в носках, ты можешь наступить на что-нибудь острое.

— Не наступлю, обещаю тебе.

Но Ма ждет, пока я не надену ботинки. Мы в коридоре, но не в том, что проходит наверху, в клинике много коридоров. Я не помню, чтобы мы здесь ходили. Неужели мы заблудились?

Ма глядит в окно.

— Сегодня можно пойти на улицу и посмотреть на деревья, а может быть, и на цветы.

— Нет.

— Джек…

— Я сказал нет, спасибо.

— Нам же нужен свежий воздух!

Но мне нравится воздух в комнате номер семь, куда отводит нас Норин. В наше окно мы видим, как подъезжают и уезжают машины, и еще голубей, а иногда — кота.

Позже мы идем играть с доктором Клеем в другую комнату, на полу которой лежит ковер с длинным ворсом, не то что наш ковер, который совсем плоский и разрисован зигзагами. Интересно, скучает ли он без нас и лежит ли он до сих пор в кузове грузовичка, попавшего в тюрьму?

Ма показывает доктору Клею свою домашнюю работу, и они снова обсуждают совсем неинтересные вещи вроде деперсонализации или никогда не виденного. Потом я помогаю доктору Клею распаковать чемодан с игрушками, и это очень круто. Он говорит со мной по мобильному телефону, но не по настоящему, а игрушечному.

— Рад слышать твой голос, Джек, я сейчас в клинике. А ты где?

Я беру пластмассовый банан и говорю в него:

— Я тоже.

— Какое совпадение! И тебе там нравится?

— Мне нравится ветчина.

Он смеется, а я и не знал, что снова пошутил.

— Мне тоже она нравится. Даже слишком нравится.

Как что-то может нравиться слишком?

На дне чемодана я нахожу маленьких кукол — пятнистую собачку, пирата, луну и мальчика с высунутым языком. Больше всего мне нравится собачка.

— Джек, врач задал тебе вопрос.

Я смотрю на Ма.

— А что тебе здесь не очень нравится? — спрашивает доктор Клей.

— То, что на меня смотрят люди.

— М-м-м?

Он часто произносит этот звук вместо слов.

— И еще неожиданные вещи.

— Невиданные вещи? Какие же, например?

— Неожиданные, — поправляю я его. — Которые появляются очень быстро.

— А, я понял. «Мир неожиданнее, чем мы думаем».

— Что?

— Извини. Это строчка из стихотворения. — Доктор Клей улыбается Ма. — Джек, а ты можешь рассказать мне, где ты был до больницы?

Он никогда не был в нашей комнате, поэтому я подробно рассказываю ему о том, что там стоит, что мы делали каждый день, а Ма подсказывает, если я что-нибудь забываю. Он достает массу, которую я видел по телевизору во всех цветах, и, пока мы разговариваем, делает из нее шарики и червяков. Я тыкаю пальцем в желтую массу, и к моему ногтю что-то прилипает. Мне не нравится, что он становится желтым.

— Ты никогда не получал пасту для лепки в качестве воскресного подарка? — спрашивает доктор Клей.

— Она быстро высыхает, — вмешивается Ма. — Вы об этом никогда не задумывались? Даже если положить ее назад в трубочку, через некоторое время она покрывается кожистой пленкой.

— Надо думать, — отвечает доктор Клей.

— Вот поэтому я всегда просила приносить нам не маркеры, а мелки и карандаши, пеленки из ткани — иными словами, то, что будет служить долго, и мне не нужно будет через неделю просить это снова.

Доктор Клей, слушая Ма, все время кивает.

— Мы делали тесто из муки, но оно было белым. — Голос Ма звучит сердито. — Если бы у меня была разноцветная паста для лепки, я бы давала ее Джеку каждый день.

Доктор Клей называет Ма ее вторым именем.

— Мы не собираемся давать никаких оценок вашему выбору способов действия.

— Норин говорит: если класть в тесто столько же соли, сколько муки, оно будет более прочным, вы знали об этом? Я не знала, откуда же мне знать? И мне даже в голову не приходило попросить пищевых красителей. Если бы мне хоть кто-нибудь подсказал…

Ма все время говорит доктору Клею, что с ней все в порядке, но по ее разговору этого не скажешь. Они с доктором говорят о когнитивных нарушениях, потом делают дыхательные упражнения, а я играю с куклами. Потом он поднимается, чтобы уйти, потому что ему надо еще поиграть с Хьюго.

— А Хьюго тоже жил в сарае? — спрашиваю я.

Доктор Клей качает головой.

— А что с ним случилось?

— У каждого своя история.

Вернувшись в свою комнату, мы с Ма ложимся в постель, и я напиваюсь до отвала. Из-за кондиционера для волос Ма пахнет совсем по-другому, слишком шелковисто.

Но и поспав, я не чувствую себя отдохнувшим. Из носа течет, и из глаз тоже, как будто у меня внутри все тает. Ма говорит, что я подхватил свою первую простуду, вот и все.

— Но ведь я носил маску.

— Тем не менее микробы все-таки проникли внутрь. И я, наверное, тоже завтра заболею — заразившись от тебя.

Я плачу:

— Но мы еще не наигрались.

Ма обнимает меня.

— И я не хочу еще возвращаться на небеса.

— Милый мой, — Ма никогда еще меня так не называла, — не бойся, если мы заболеем, доктора нас вылечат.

— Я этого хочу.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы доктор Клей вылечил меня сейчас же.

— Ну, он не лечит простуду. — Ма жует губу. — Но через несколько дней она пройдет сама собой, обещаю тебе. Послушай, хочешь, я научу тебя сморкаться?

После четырех попыток я наконец высмаркиваю все сопли в бумажный платок, и Ма хлопает в ладоши.

Норин приносит нам обед — суп, кебаб и рис, который не совсем настоящий и называется киноа. После обеда мы едим салат из фруктов, и я пытаюсь догадаться, из каких фруктов он сделан. Здесь есть яблоко и апельсин, а те фрукты, которые я не знаю, — это ананас, манго, черника, киви и арбуз. Значит, два фрукта отгадал правильно, пять — неправильно, это минус три. Бананов в этом салате нет.

Мне хочется снова увидеть рыбок, поэтому мы спускаемся в комнату под названием «приемный покой». Все рыбки покрыты полосками.

— Они что, больные?

— С чего это ты взял? По мне так они очень живые, — говорит Ма. — Особенно вот эта большая, с важным видом, спрятавшаяся в водорослях.

— Да, но все ли в порядке у них с головой? Может, они все сумасшедшие?

Ма смеется:

— Не думаю.

— А может, они решили здесь немного отдохнуть, потому что они знаменитые?

— На самом деле эти рыбки родились здесь, в аквариуме. — Это говорит женщина по имени Пилар.

Я вздрагиваю, потому что не видел, как она подошла.

— Почему?

Она смотрит на меня, улыбаясь.

— А?

— Почему они здесь?

— Чтобы мы на них смотрели, наверное. Они ведь хорошенькие, правда?

— Пойдем, Джек, — говорит Ма. — Я уверена, что у нее много работы.

В окружающем мире все время фиксировано. Ма постоянно говорит мне: «Помедленнее, Джек», или «Задержись», или «Заканчивай сейчас же», или «Поторопись, Джек». Она часто произносит мое имя, чтобы я знал, что она обращается ко мне, а не к кому-нибудь другому. Я с трудом могу понять, сколько сейчас времени, часы висят везде, но у них острые стрелки, и я не знаю, в чем тут секрет. Наших часов со светящимися цифрами здесь нет, поэтому мне все время приходится спрашивать Ма, а она устает от моих вопросов.