Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Первым открыл огонь «Стальной шлем». Шокированные достижениями левых на выборах, его лидеры возобновили нападки на республику. И на ежегодном Дне фронтовых солдат, отмечавшемся через несколько недель после выборов, прозвучало предупреждение: «Партии, которые утверждают, что борются за свободу Германии и против международного марксизма, должны или доказать свою способность довести эту борьбу до победного конца, или уступить место другим». Потом они стали откровеннее и открыто обрушили свою ненависть на республику. Если раньше все соглашались, что форма государственного устройства не имеет особого значения, сейчас вопрос был поднят снова. «Мы ненавидим сегодняшнее государство всеми фибрами своей души, – заявил в публичном выступлении лидер одной из провинциальных организаций «Стального шлема», – мы ненавидим его… ненавидим… ненавидим. Мы будем бороться с системой, которая управляет сегодняшним государством, мы будем бороться с теми, кто поддерживает его, идя на компромисс».

Старые разочарования, задетая гордость и социальные предрассудки снова толкали их на неприятие парламентских методов переговоров и компромисса. Несмотря на многие весомые достижения республики в области внешней, социальной и экономической политики, бесцельные действия социалистов и уклончивая позиция буржуазных партий поддерживали огонь разгорающегося недовольства. По мнению представителей «Стального шлема», была необходима естественная энергия и неиспорченная чистота движения, нестесненного официальными программами и особыми обязательствами, чтобы противопоставить его стерильному рационализму республики. Это вдохновит нацию, оживит ее веру и чувства. Как заявил один из ораторов организации Эдвард Штадтлер, «<намного более «(программным» в политике движения «Стального шлема», чем сложные программы партий, для нас является дух движения, который никогда не был точно определен и который невозможно определить словами. <…> Потому что именно в нем суть политики, проводимой военизированным Союзом и «Стальным шлемом». Нами движут выдержка, вера, миф, жизнь за идею, героические деяния, готовность к подвигу, боевые лидеры, великолепные верные сторонники, солидарность рвущихся в бой людей, общество молодых, марширующие колонны, дух окопов, развевающиеся флаги, ритм военной музыки, гордость, которую не сломить. <…> Для нас программа – ничто, а жизнь, человеческие существа – все».

В этом выразился эмоциональный активизм, который ценит действие ради действия, не думая о последствиях и не связывая себя социальными и моральными условностями. В приведенных выше словах деятеля «Стального шлема», по определению Эдгара Юнга, содержалось кредо человека, движимого «(внутренним обязательством по отношению к голосу крови, который заставляет его оставаться иррационально неопределенным и выражать свои юношески неустойчивые взгляды с соответствующей непредсказуемостью».

Такому первобытному буйству эмоций спокойная сдержанность президента не могла не казаться презренной слабостью. Никогда не испытывавшие восторга по поводу Гинденбурга лидеры «(Стального шлема», однако, воздерживались от публичных критических высказываний в его адрес. Маршала даже приняли в ряды движения как почетного члена, но он никогда не был его почетным президентом, как считали многие. Лидеры «(Стального шлема» никогда не упускали возможности выразить свое уважение к президенту в официальных посланиях и прокламациях. Организация не изменила этой линии поведения и теперь, и его журналисты «шлепнули по рукам», хотя и мягко, пангерманистов, когда их лидер Класс осенью раскритиковал президента на ежегодном собрании Лиги пангерманистов. Но отношение «(Стального шлема» стало постепенно меняться. Теперь его критика тех, кто поддерживал существующую систему, идя на «(недостойные компромиссы», была направлена и на Гинденбурга, причем это все понимали, а его попытки, несмотря ни на что, поддержать его только как символ национального величия стали еще более откровенными. «Гинденбург представляет для нас бесконечность времени, историю, миф, национальную веру, – размышлял Штадтлер, – поэтому задача национальных лидеров заключается в том, чтобы использовать в собственных целях моральную силу, которую он представляет. Споры из – за Гинденбурга нам не помогут. Мы можем двигаться вперед, только воодушевленные искренней, человечной, динамичной верой в Гинденбурга. И нация, вдохновленная верой в Гинденбурга, пойдет за тем, кто возродит и обновит ту Пруссию и Германию, которые так блестяще воплощены в этом человеке». Маршал стал «(памятником далекого прошлого, которое уже никогда не возродится к жизни, – вспоминал позже один армейский офицер. – Люди проходят мимо него с почтением, они снимают шляпы, но не останавливаются – они идут дальше, как всегда поступают, проходя мимо памятника».

В то время как «Стальной шлем» сохранял видимость уважения и почтения к президенту, другие группы – и левые, и правые – больше не считали это своим долгом. Очень скоро стало ясно: никто, кроме разве что коммунистов, не критикует маршала сильнее, чем правые круги. Самые злобные атаки предпринимал Класс – неутомимый член пангерманской лиги. Как и все пангерманисты, он давно относился к президенту критически. Теперь же, утратив всякую сдержанность, он излил на маршала всю глубину своего презрения. «Ни один объективный наблюдатель не сможет отрицать, что, с тех пор как у руля государства стал господин[20] фон Гинденбург, дела у нас идут все хуже и хуже. За это президент ответственен перед настоящим и будущим Германии». Другие руководители национальных движений выражали аналогичные мысли. Среди них, что неудивительно, был и бывший кронпринц.

Если на таких критиков и можно было не обращать внимания, посчитав их аутсайдерами, то того же нельзя сказать о Немецкой национальной партии. Вскоре после выборов Вальтер Ламбах, один из молодых депутатов рейхстага, призвал партию снизить свои монархистские амбиции и приветствовать в своих рядах республиканцев. Гинденбург, заявил он, настолько плотно затмил Гогенцоллернов, что они больше не пользуются симпатией немецкого народа. Партия должна обратиться ко всем немцам и превратиться в настоящую национальную консервативную партию, если, конечно, она хочет иметь влияние в будущем. Однако немедленной реакцией партии было намерение исключить из своих рядов такого члена; позже, чтобы избежать раскола, он был восстановлен в партии, получив строгий выговор.

Таким образом, полностью урегулировать внутренние разногласия было невозможно. Отповедь Ламбаху сделал не Вестарп – официальный глава партии, а Гугенберг, выражавший интересы непримиримых. Ламбах, заявил он, является оппортунистом. Если он хотел бороться против монархистского движения, это следовало делать извне, а не находясь в рядах партии. О Гинденбурге Гугенберг не сказал ничего, хотя Ламбах выразил неуважение к нему весьма красноречиво. Такое упущение вовсе не было случайным. Являясь ведущим пангерманистом, Гугенберг всегда возражал против принятия маршалом республики. Не приходилось сомневаться и в том, что он одобрил публичную критику политики Гинденбурга Классом. Один из его помощников стоял на трибуне вместе с Классом, когда тот критиковал президента.

Выражающий интересы непримиримых Гугенберг возглавил партию в октябре 1928 года после ухода графа Вестарпа, которому надоели бесконечные внутрипартийные склоки. Его избрание было тщательно спланировано. Многие из коллег имели серьезные опасения и не спешили доверять ему лидерство. Все указывало на то, что партии необходимо более гибкое руководство. Благодаря наличию богатых финансовых ресурсов, широкого доступа к прессе и несомненного организаторского таланта, Гугенберг, однако, преуспел довольно быстро и стал бесспорным лидером. Гинденбург наблюдал за происходящими в партии переменами со смешанным чувством и видел, что его призывы к единству далеки от претворения в жизнь – дальше чем когда бы то ни было. С Гугенбергом у власти практически не было шансов на то, что партия будет продолжать свое осторожное сотрудничество с республикой. Его также тревожило, не ослабит ли тяготение Гугенберга к промышленным интересам партийную поддержку аграрного сектора. Когда Гугенберг явился, чтобы засвидетельствовать свое почтение как глава Немецкой национальной партии, президент предостерег его от продвижения интересов промышленности за счет сельского хозяйства.

Если растущее упорство правых удерживало Гинденбурга от помощи правительству Мюллера, отношение социалистов еще меньше способствовало пробуждению его энтузиазма к новому президенту. Один из главных споров избирательной кампании разгорелся вокруг бронированного крейсера, который собирался построить военно – морской флот. Первый взнос на его создание уже был разрешен предыдущим рейхстагом; его одобрил и рейхсрат при условии, что необходимая сумма может быть взята из доступных фондов. Во время избирательной кампании социал – демократы возражали против постройки корабля и попытались завоевать дополнительные голоса, выдвинув лозунг: «Вместо крейсера – бесплатная еда для детей!» Однако сразу после формирования нового кабинета Гренер настоял на том, чтобы необходимые суммы были ассигнованы. Хильфердинг – министр финансов от социалистов – нашел, что возможность выделить средства есть, и кабинет согласился приступить к строительству корабля. Решение было единогласным: чтобы избежать правительственного кризиса на столь ранней стадии, социалисты тоже проголосовали за. На кону стояла не просто отставка Гренера. Если он уйдет, поделился Хильфердинг своими опасениями с депутатом от «Центра», за ним может последовать и Гинденбург. Таким образом, неуверенность республиканцев меньше не стала.